– …Мужчина найден зарезанным в своем доме в западной части Лондона. Полагают, что…
Крик Тома заглушил радио:
– Мама, ты должна сделать это первой, я тебе уже говорил!
Как глупо с моей стороны. Я же прекрасно знаю: Тому необходимо, чтобы я пристегнула свой ремень безопасности раньше него. Ровно на четыре секунды – он следит по своим часам. Это тоже его ритуал, который совсем несложно соблюдать.
Но сегодня я какая-то дерганая. Возможно, еще не отошла от вчерашней поездки в Лондон. Или на меня так действует вызов к директрисе интерната в связи с недавним «инцидентом». Или потому, что мне предстоит непростой разговор с представителем системы медобслуживания населения по поводу исчезновения записей из карты новорожденного с гипоксией. Или я в бешенстве от наглости Эда, потребовавшего полной опеки над нашим сыном.
Я завела мотор, говоря себе, что на западе Лондона живет масса народа и каждый день кого-нибудь закалывают. Нет решительно никакой причины, почему это должен быть кто-то из моих знакомых. Но кожа у меня покрылась мурашками. На Т-образном перекрестке я повернула налево и остановилась за линией, чудом разминувшись с мотоциклом, который несся с явным превышением скорости, решив успеть передо мной.
– Мотоциклист мог погибнуть, если бы ты не остановилась, – деловито заявил Том.
Вот спасибо, сынок.
– Он мог остаться с половиной мозга, как Стивен, – продолжал мой сын. – А ты знаешь, что твоя кожа весит вдвое больше мозга?
Наверное, он прав. Обычно Том всегда бывает прав. Стивен – новенький в его классе. Его коляску сбил грузовик, когда Стивену не было и года, – у водителя за рулем случился инфаркт. Никто его не винит, даже Стивен, который вполне счастлив в собственном мире, даже родители Стивена, верующие христиане, которые сочли трагедию ниспосланным им испытанием. Глядя на них, остальным остается краснеть от стыда.
И в первую очередь Эду. Почему ему в голову взбрело требовать единоличной опеки? Он и на воскресные посещения еле-еле выбирается, часто отменяя приезд в последнюю минуту. Это просто вошло в систему после того, как Карла родила, – с ней там явно не все в порядке.
– Осторожно, – резко сказал Том.
Его слова заглушил гудок грузовика на встречке. Да что со мной такое? Я сегодня отвратительно веду, и занесло меня не на мокрых осенних листьях – я совершенно не могу сосредоточиться. Хотя когда жена твоего мужа рожает ребенка, и не такое происходит. Прежде у нас с Эдом было что-то (кто-то) общее и уникальное, и это накрепко нас связывало. Но теперь он будет лежать в обнимку с Карлой и с благоговением смотреть на их ребенка – девочку, сказал мне Росс, – как когда-то мы с ним смотрели на Тома. И будет говорить Карле, как говорил мне, какая она храбрая. И будет обещать, как обещал мне, что станет лучшим в мире отцом.
Ночью он будет вставать к плачущему ребенку (Эд всегда на этом настаивал – приносил Тома к нам в кровать, чтобы я его покормила, и устраивал между подушек). Он станет – я так это и вижу – кормить новорожденную дочку из бутылочки, в которую Карла станет сцеживаться, чтобы высыпаться. И еще он будет их рисовать, делая массу набросков, пока они спят, любовно и нежно водя углем по листу.
Как же это несправедливо! Я всегда хотела дочку, чтобы ее наряжать, брать с собой в магазины, делиться секретами. Но Эд больше не хотел заводить детей после диагноза Тома.
Соберись. Мы почти приехали. Том, который до этого момента вел себя на редкость хладнокровно, учитывая, что он натворил, занервничал. Это было легко заметить – он начал выдергивать волоски у себя на руке. Некоторое время назад я взяла один из вырванных волосков для ДНК-анализа.
Въехав на парковку, я повернулась к Тому. Мой сын. Мой мальчик. Мой особенный мальчик, которого я буду защищать до последнего вздоха.
– Мы такое уже делали, Том, – сказала я, глядя ему в глаза и произнося слова медленно и спокойно, как советовал психолог. – Нам нужно объяснить директрисе, почему ты ударил Стивена.
Том замкнут. На его лице нет раскаяния.
– Я тебе уже сказал: он пихнул ногой мои кеды, и они встали неровно.