Несколько лет назад мама решила, что пол нашей кухни стал немного крениться. Она выкладывала на столешницу замороженные горошины и показывала нам с Дарой, как они катятся. Отец думал, она спятила. Они сильно ссорились из-за этого. Особенно из-за того, что отец все время наступал на горошины, когда ночью приходил на кухню, чтобы попить воды.
Но мама оказалась права. В конце концов она пригласила кого-то осмотреть фундамент. Выяснилось, что почва осела и наш дом накренился на полдюйма влево. Недостаточно, чтобы увидеть, но достаточно, чтобы почувствовать.
Но сегодня дом выглядит кривобоким больше, чем когда-либо.
Мама так и не удосужилась поменять зимнюю дверь на сетку. Мне приходится налечь на ручку, чтобы она открылась. В холле темно. Воздух кажется немного застоявшимся. Несколько коробок «Федекс» свалены в кучу под столом, а в самом центре на полу брошены заляпанные грязью резиновые сапоги для сада, которые я не узнаю. Перкинс, наш шестнадцатилетний кот, издает жалобное «мяу» и бежит через холл, чтобы потереться о мои лодыжки. Хоть кто-то рад меня видеть.
– Привет, – кричу я, сбитая с толку и смущенная тем, что чувствую себя так неловко, словно я чужая в этом доме.
– Я здесь, Ник! – Мамин голос из-за стен звучит слабо, словно замурованный там.
Я бросаю сумки в холле, тщательно избегая брызг грязи, и направляюсь на кухню, по пути все время представляя себе Дару: Дара болтает по телефону, Дара с ногами забралась на подоконник, Дара с новыми цветными прядями в волосах. Глаза Дары, прозрачные, словно вода в бассейне, и ее нос – курносая кнопка (за такой многие дорого заплатили бы), Дара ждет меня, готовая простить.
Но на кухне я застаю маму в одиночестве. Что ж. Либо Дары нет дома, либо она не посчитала нужным удостоить меня своим присутствием.
– Ник. – Мама кажется удивленной при виде меня, хотя, само собой, она слышала, как я вошла, и ждала моего приезда все утро.
– Ты слишком худенькая, – произносит она, обнимая меня. А затем: – Я очень разочаровалась в тебе.
– Да уж… – Я сажусь за стол, заваленный старыми газетами. На нем две полупустые кружки, кофе в которых уже подернулся молочно-белой пленкой, и тарелка с недоеденным сэндвичем. – Папа сказал.
– Серьезно, Ник. Купаться голышом? – Мама пытается провести неодобрительную родительскую беседу, но она далеко не так убедительна, как отец. Она – словно актриса, которой уже наскучила своя роль.
– У нас всех и так уже достаточно проблем. Я не хочу волноваться еще и о тебе.
А вот и она, мерцающая между нами, будто мираж: Дара в коротких шортах и на высоких каблуках, толстый слой туши для ресниц немного осыпался на щеки. Дара смеется, она всегда смеется и просит нас не волноваться, с ней ничего не случится, она никогда не пьет, хоть от нее и пахнет вовсю ванильной водкой. Дара – наша красавица, Дара – всеобщая любимица, Дара – сложный ребенок, которого все обожают. Моя маленькая сестричка.
– Вот и не нужно, – говорю я резко.
Мама вздыхает и садится напротив меня. После аварии она стала выглядеть лет на сто. Ее кожа бледная и сухая, под глазами синяки и мешки. Корни волос не прокрашены. На секунду мне в голову приходит ужасная, жестокая мысль:
Но я знаю, что это нечестно. Он ушел еще до того, как началось все это дерьмо. Я миллион раз пыталась понять его, но так и не смогла. Нет, после – понятно. Когда Даре поставили металлические спицы в коленные чашечки и она поклялась, что больше никогда не заговорит со мной. Когда мама стала молчать неделями и принимать снотворное каждый вечер, а потом просыпаться слишком слабой, чтобы идти на работу, а больничные счета все сыпались и сыпались на нас, словно осенние листья после урагана.
Но чем мы не устраивали его до всего этого?
– Извини за беспорядок. – Мама жестом обводит обеденный стол, подоконник, заваленный почтой, и рабочую зону, где помимо почты лежат сумки из супермаркета, наполовину распакованные и забытые.
ebooksa