– Мам, да что с тобой?
– Все хорошо, честное слово.
Саша садится рядом на кровать. Я беру ее за руку и глажу ладонь.
– Ты что-то скрываешь? Врач сказал что-то неприятное?
Она обеспокоенно смотрит на меня.
– Нет-нет, просто…
– Мама, ты меня пугаешь. Что случилось?
– Ничего страшного. – Я отвожу глаза. – Просто жаль, что я многого не помню. Голова кругом.
– А врачу ты об этом говорила?
– По его мнению, вполне естественно чувствовать себя… как бы так сказать? – улыбаюсь я. – Потерянной.
Саша спрашивает, что врач рекомендовал делать для восстановления памяти.
– Просто ждать, – отвечаю я.
На самом деле консультант расписала и другие варианты, которые Роб тут же отмел как бесполезные.
Я знаю, что он принял в штыки саму мысль о том, что я буду обсуждать наши проблемы с посторонними людьми. Он никогда не называл разговорную терапию иначе, чем «пустой болтовней». Его любимая фраза «сами разберемся» раздражала меня до тошноты. Такое чувство, что ему наплевать на мои мучения; мол, амнезия – ерунда, главное, что я восстанавливаюсь физически. Когда я сказала ему об этом, он выпалил, что после падения я стала какой-то странной, но тут же поспешил извиниться. Из больницы мы ехали молча и с тех пор особо не разговаривали.
– И ты правда не помнишь ничего с момента, как Фин уехал учиться? – спрашивает Саша.
Я вспомнила свою привычку сидеть внизу с кофе и ноутбуком, отвечаю я. И про соус болоньезе в морозилке. Вот и все, чем я могу поделиться с дочерью.
Саша улыбается.
– Ну видишь, сколько полезного! А дальше только ждать? Больше ничего нельзя сделать?
Со свойственной ей проницательностью Саша уловила мои сомнения.
– Есть еще психотерапия. Или группы поддержки. – Я невольно вспоминаю реакцию Роба на подобные предложения. – Консультант оставила мне координаты группы поддержки для переживших травму мозга. Встречи проходят раз в неделю. Собственно, ближайшая встреча сегодня после обеда.