Мы с Роуз уходим из центра соцпомощи поздним вечером. Роб не будет ночевать дома – у него какая-то «перспективная тусовка» (понятия не имею, что это), и я сидела на работе до последнего. В конце концов нас выставили – всех, кто по неведомой причине предпочел провести вечер в обшарпанном казенном помещении, где варят ужасный кофе и стоит ужасная вонь: пятно на ковролине так и не удалось вывести. Роуз считает, что оно осталось от Барсука – уличного торговца газетами со свалявшимися дредами на голове. Барсуку явно не мешало бы как следует помыться и вывести вшей. В эту минуту Роуз самоотверженно уговаривает его зайти к ней домой принять душ. Я прощаюсь с ними, думая о Робе, который наверняка сейчас ужинает стейком в пятизвездочном отеле, где бутылка вина стоит столько, сколько Барсуку и за несколько дней не заработать.
– Поехали со мной, – предложил Роб, собирая сумку. Я скривилась: даже если я поеду, то все равно не впишусь в его плотный график встреч с клиентами. – Ладно, в другой раз. Проведем романтический вечер для двоих. – Наклонившись, он поцеловал меня в губы, коснулся холодной ладонью моей щеки и прошептал: – Очень хочется тебя побаловать.
Машину я оставила на соседней улице, напротив бара, где работает Томас. Это место одновременно отталкивает и манит. Я убеждаю себя, что припарковалась там, где было свободное место; даже странно, что городские власти еще не заметили эту аномалию и не устранили ее соответствующей разметкой. А может, есть и другая причина. Например, я хотела приглядеть за Сашей, которая по-прежнему живет над баром с Томасом, вопреки моим надеждам, что они устанут друг от друга. Утром я смотрела на окна их квартиры, представляя, как Саша мирно посапывает в постели, приоткрыв пухлые губы и чуть раскрасневшись. Потом в мои грезы вторглось лицо Томаса, и я поспешила на работу.
Держа в руке ключи, я вновь смотрю в сторону бара, затем этажом выше – на просвет между красными шторами на окне. Свет там не горит. Обычно в это время Саша уже дома, и при виде освещенного окна и задернутых штор я ощущаю какую-то сопричастность к жизни дочери. Видеть темную квартиру очень странно, и, хотя причин может быть множество, меня не покидает нехорошее предчувствие. Саша говорила, что в последнее время почти не спускается в бар и вообще по вечерам «играет в домохозяйку».
Чем ближе я подхожу, тем настойчивее меня преследуют мысли о той февральской ночи. Перед глазами встает картина: обнаженный Томас откидывает одеяло, приглашая меня к себе в постель. В Сашину постель. У двери бара я переминаюсь с ноги на ногу, однако беспокойство за дочь пересиливает, и я решаюсь войти.
Томас сидит за стойкой на месте посетителя. Он громогласен, готов обнять весь мир и явно распугивает людей.
– Джо, иди сюда! – выкрикивает он, словно мы виделись буквально на днях. На самом деле с нашей последней встречи прошло три месяца.
Мне снова невыносимо стыдно: пропахший пивом бар прочно ассоциируется с той злосчастной ночью.
– Ты пьян. – Я сажусь за стойку, отодвинув свой стул на безопасное расстояние.
– Ага. Жаль, что ты трезвая. – Разворачивая стул в мою сторону, Томас едва не падает и хватается за мою руку. – Пьяная ты гораздо прикольнее.
– Ты ничего не говорил Саше? – Я стряхиваю его руку и, наткнувшись на взгляд бармена, который явно прислушивается к разговору из-за стойки, отвожу глаза.
Томас смеется и качает головой.
– Конечно нет! И я не пьян. Давно не виделись, Джо. Ты выглядишь очень…
– Где моя дочь? – резко спрашиваю я. – Легла спать?
Томас долго смотрит на часы, затем говорит:
– Рано еще спать.
– В квартире не горит свет, и я решила…
Томас наклоняется ближе, дыша мне в лицо перегаром, и со смехом тычет в потолок.
– А мы тут не живем. Переехали… Тебе разве не сказали?
– Что?! – Я возмущенно отталкиваю его. – Где Саша?