Тень прошлого

22
18
20
22
24
26
28
30

– Однажды вечером я мыл посуду, как и всегда, осенью пятьдесят восьмого, когда все снова успокоилось. Моя жена была наверху, спала. Бог подарил нам только одного ребенка, Бетти, и после ее гибели моя жена много спала. Короче, я вытащил затычку, и вода потекла в сливное отверстие. Вы знаете, какой звук издает мыльная вода, когда сбегает в трубу? Словно ее туда засасывают, вот какой. Этот звук я и слышал, о нем, конечно, не думал, собрался уже пойти в сарай, чтобы наколоть дров, но, когда звук этот начал затихать, я услышал свою дочь. Услышал Бетти, из этих долбаных труб. Ее смех. Она была где-то внизу, в темноте, и смеялась. Только, если прислушаться, выходило, что она кричала. А может, и то и другое. Смеялась и кричала, где-то внизу, в этих трубах. Единственный раз, когда я слышал что-то такое. Может, мне это просто прислышалось. Но… я так не думаю.

Он посмотрел на меня, я – на него. Свет, который падал на его лицо через грязные стекла, добавлял ему лет, он выглядел древним, как Мафусаил. Я помню, как мне вдруг стало холодно, так холодно.

– Вы думаете, я вешаю вам лапшу на уши? – спросил старик, которому в 1957 году было порядка сорока пяти лет, старик, которому Бог даровал только одну дочь, Бетти Рипсом. Бетти нашли на Внешней Джексон-стрит в том же году, вскоре после Рождества, замерзшую, со вспоротым животом.

– Нет, – я покачал головой, – я не думаю, что вы вешаете мне лапшу на уши, мистер Рипсом.

– И вы тоже говорите правду. – В его голосе слышалось безмерное удивление. – Я это вижу по вашему лицу.

Думаю, он собирался сказать мне что-то еще, но позади нас резко звякнул колокольчик: автомобиль переехал через лежащий на асфальте шланг и подкатил к колонкам. Когда колокольчик звякнул, мы оба подпрыгнули, а я даже вскрикнул. Рипсом поднялся и захромал к автомобилю, вытирая руки тряпкой. А когда вернулся, посмотрел на меня, как на не вызывающего доверия незнакомца, который вдруг забрел с улицы. Я быстренько попрощался и ушел.

Баддингер и Айвз соглашались и еще в одном: на самом-то деле в Дерри далеко не все хорошо – и никогда не было хорошо.

В последний раз я повидался с Альбертом Карсоном примерно за месяц до его смерти. С горлом у него стало совсем плохо. Говорить он мог едва слышным свистящим шепотом.

– Все еще думаешь написать историю Дерри, Хэнлон?

– Не оставляю надежды, – ответил я, но, разумеется, историю города писать не собирался, и, полагаю, он это знал.

– На это у тебя уйдет двадцать лет, – прошептал он, – и читать ее не будет никто. Никто не захочет. Откажись от этого, Хэнлон. – Он помолчал, потом добавил: – Баддингер покончил с собой, знаешь ли.

Разумеется, я знал… но только потому, что люди говорили, а я научился слушать. В заметке «Ньюс» речь шла о несчастном случае, неудачном падении, и действительно, Баддингер упал. Правда, в «Ньюс» забыли упомянуть, что упал он с табуретки в чулане, предварительно затянув петлю на шее.

– Ты знаешь о цикле?

Я в изумлении вытаращился на него.

– Да, – прошептал Карсон, – я знаю. Каждые двадцать шесть или двадцать семь лет. Баддингер тоже знал. Большинство старожилов знают, хотя об этом они говорить не будут, даже если их сильно напоить. Откажись от этого, Хэнлон.

Он потянулся ко мне птичьей лапой, в которую ссохлась его рука. Сжал мое запястье, и я почувствовал жар пирующей в нем раковой опухоли, которая сжирала все, что еще могла съесть, – впрочем, оставалось не так уж и много; закрома Альберта Карсона практически опустели.

– Майкл… не надо в это влезать. В Дерри есть твари, которые кусаются. Откажись от этого. Откажись.

– Не могу.

– Тогда берегись. – Внезапно с лица умирающего старика на меня глянули огромные и испуганные глаза ребенка. – Берегись.

Дерри.