Подёнка

Бинни, похоже, удивился тому, что его откровения не встретили неодобрения, и широко улыбнулся Джессике щербатым ртом. Потом встал и, пошатываясь, вышел. Гости последовали за ним по коридору, не застеленному ковром и усыпанному листовками с рекламой доставки пиццы и старыми каталогами «Эйвон». Бинни извлек автоответчик из-под кипы пожелтевших газет и с торжественным видом нажал несколько кнопок.

– Ну, слушайте.

Через несколько секунд раздалось шипение ленты аудиокассеты. Прист наклонился, прислушиваясь. Раздался голос, полный отчаяния:

– Хейли, это папа. Если ты дома, возьми трубку… Хейли? Я же сказал тебе, чтобы ты отвечала на звонки, когда тебе звоню я! Твой мобильник тоже не отвечает. Послушай, вызови такси, езжай на вокзал и возвращайся домой. Прямо сейчас. Не собирай никаких вещей, уезжай сразу. Тебе небезопасно оставаться в этом доме. Мне… мне надо быть уверенным, что тебе ничего не грозит. Позвони, когда сядешь в такси. Прости меня. Я тебя подвел.

Глава 28

26 марта 1946 года

Отдаленная ферма в центральной Англии

Полковнику Берти Раку не спалось.

Он уже привык и к прерывистому стуку двери под порывами ветра, задувающего в комнату через дымоход камина, и к крикам совы, которая прилетала в сарай по ночам. Дело было не в этом. Дело было в нем самом. Или в ней.

Рак сел в постели, потер виски, потом спустил ноги с кровати и надел на ночную рубашку плащ. Прогулка на свежем воздухе успокоит его воспаленный мозг.

Взяв масляный фонарь, он вышел на лестничную площадку. Лестница вела в кладовую, а из нее, открыв дубовую дверь, можно попасть во двор. На другой его стороне находилась надворная постройка, превращенная в маленькую тюрьму. Шнайдер был прикован к стене, но если не считать этого неудобства, условия, в которых он сейчас спал, куда лучше, чем у его коллег лагерных врачей, чьи дела рассматривал суд в Нюрнберге.

Рак уже собирался спуститься по лестнице, когда его внимание привлек свет, окаймляющий створку двери в противоположном конце коридора.

Комната Евы.

Полковник остановился и прислушался. Из-за двери доносился шум. Тихий шепот и то ли шарканье, то ли звуки борьбы. Ева явно там не одна.

Почувствовав тревогу, Рак повесил фонарь на стену коридора и, быстро и бесшумно вернувшись в свою комнату, достал из кобуры пистолет. Он уже направлялся туда, откуда доносились звуки, когда его ушей достиг истошный вопль, такой громкий, что его можно было услышать и на той стороне двора.

– Ева! – крикнул он.

Рак стремительно преодолел десять ярдов, отделяющие его от комнаты стенографистки, ударил в дверь плечом, она слетела с петель, и он ввалился в комнату, держа в руке пистолет.

От зрелища, которое предстало его глазам, полковник лишился дара речи.

Ева стояла в углу комнаты со смертельно бледным лицом. Ее ночная рубашка была порвана на боку, и в прорехе виднелось тело от груди до бедра. На полу возле кровати, словно одержимый, корчился младший капрал Фицджеральд, зажимая рукой рану на грудной клетке. Рядом с ним валялась его винтовка, с которой был снят штык.

На то, чтобы обозреть всю эту картину, у Рака ушла пара секунд. Фицджеральд вопил во все горло и бился в конвульсиях.