Харизма

Он прочищает горло.

– Ничего не обещаем. Но доктор Стернфилд наметила несколько возможных способов обратить процесс, и даже начала разработку. Из ее материалов видно, что она планировала продать лекарство тому, кто больше всего заплатит…

Мама наклоняется к телефону.

– Сколько понадобится, чтобы получить и протестировать его?

– Месяцы, скорее всего. Мы будем держать вас в курсе нашего прогресса.

Мы с мамой обмениваемся равнодушными взглядами. Есть ли у меня столько времени? Есть ли столько времени у Шейна, Хлои и остальных? Но я заставляю себя улыбнуться – ради мамы – и говорю:

– Хорошие люди знают, что делают. И их больше, чем таких, как доктор Стернфилд. Иногда пойти на риск – менее рискованно, чем не пойти.

Мама напряженно стискивает челюсти. Мы обе знаем, что я отложила на потом разговор с Сэмми. Но она не отвергает то, что я высказала, не сдержавшись. Нам обеим остается надеяться, что я дала ученым достаточно материалов для работы. Потому что больше у нас ничего нет.

Весь июль и август звон в ушах неизменно продолжает меня раздражать. В самые темные ночи крошечная часть меня испытывает безумное желание впасть уже наконец в кому, чтобы перестать терзаться бесконечными «а что если». Но приходит утро, и я стряхиваю с себя мысли о безнадежности и благодарю судьбу за еще один день.

Пока я пытаюсь игнорировать свои симптомы, исследователи то и дело делятся информацией посредством электронной почты и телефонных конференций. Даже доктор Далсет предлагает свою помощь, утверждая, что он только подталкивал доктора Стернфилд тоже включиться в разработку лекарства. Чтобы доказать, что он делал что-то противозаконное, не хватает улик, так что правительственная оперативная группа разрешает ему принять участие в исследовании – под строжайшим контролем. Миссис Стернфилд, с другой стороны, обвиняют в пособничестве и подстрекательстве к совершению преступления, поскольку полиции удается доказать, что она послала телеканалам поддельное видео со сценой самоубийства и арендовала хижину, где скрывалась ее дочь.

Тем временем я живу жизнью, в которой боюсь на что-то надеяться. И боюсь потерять надежду. Но я знаю, как хочу провести оставшиеся мне дни – сколько бы их ни было – с семьей, Джеком и Эви. Теперь, когда я покончила с безумными погонями за беглыми учеными, людям, которых я люблю, не приходится постоянно беспокоиться за меня. Но «нормальная жизнь» все же дается мне непросто. Часто я ловлю себя на том, что от расстройства кусаю изнутри собственные щеки. Хуже всего мне приходится, когда Эви и Рэйф настойчиво предлагают устроить двойное свидание – они и мы с Джеком. Я бы не сказала, что они не отлипают друг от друга, но я не могу не замечать поцелуи тайком, даже когда они думают, что их никто не видит. Но я же не могу попросить ее ради меня испортить себе удовольствие. Если бы Шейн был в сознании, уверена, он бы предложил мне кое-какой выбор и дал пару непристойных советов. Видеть его лицо, которое становилось все более осунувшимся каждый раз, когда я посещала его и остальных в больнице – становилось все невыносимее. Но я все равно ходила туда каждую неделю, чтобы не дать ни себе, ни другим людям, забыть про них.

Несмотря на постоянное ожидание рокового дня, моя собственная жизнь складывается странным образом неплохо. Новостные каналы приглашали в эфир меня и еще нескольких человек, которые тоже заразились CZ88, но остались в сознании, так что мы слетали в Нью-Йорк и Лос-Анджелес, чтобы дать несколько торопливых интервью. Они называли нас «чудесными» пациентами. Я использовала свой статус «чуда», чтобы выступать в защиту генной терапии, в особенности ее использования для лечения муковисцидоза.

Моя жизнь, такая как она есть, все-таки может что-то изменить.

В конце августа мне приходит сообщение от отца Хлои:

ВИДЕЛА ЭТО?

Он прикрепляет к сообщению ссылку на статью об испытании генного лекарства, которое использует модифицированную форму вируса ВИЧ, чтобы атаковать раковые клетки.

Я пишу ему:

УДИВИТЕЛЬНО! ВСЕГДА ЕСТЬ НАДЕЖДА!

Он отвечает:

ЧЕРТ ПОБЕРИ, ДА!