Мне в голову снова закрадывается настойчивый голос Джоны Томпсона, но я опять от него отмахиваюсь. Сэм солгала мне лишь в одном – не сказала, что взяла себе другое имя, но теперь я знаю и об этом. Джона сам мне лгал, чтобы я доверилась ему и показала свое нутро. Я и правда показала, вот только не так, как он ожидал.
– Ничего существенного, – говорю я, – я пошла к нему не слушать, а говорить. Точнее, орать.
– Молодец.
В голову приходит еще одна мысль, от которой мой голос тут же становится тише.
– А почему ты со мной не пошла? Почему отговаривала идти меня?
– Потому что тебе надо учиться выбирать противника, – говорит Сэм. – Я давно поняла, что воевать с журналистами бесполезно. Они все равно тебя обыграют. А таких, как этот гнилой Джона Томпсон, это только подзадоривает. Возможно, завтра мы снова окажемся в том журнальчике.
От этой мысли мое тело будто деревенеет от страха.
– Если так, то извини.
– Тоже мне нашла проблему. Честно говоря, я рада, что тебя хоть что-то вывело из себя.
В ее глазах воспламеняется какая-то искра.
– Ну и как тебе было с ним ругаться?
Я на несколько секунд задумываюсь, пытаясь отделить мои истинные чувства от тех, что были навеяны «Ксанаксом». Мне, пожалуй, понравилось. Нет, поправка: мне
– Хорошо было, – отвечаю я.
– От злости всегда так. Ты еще сердишься?
– Нет, – отвечаю я.
– Врешь, – возражает она, слегка толкая меня в бок.
– Ну хорошо, да, я все еще сержусь.
– Если так, то возникает вопрос: что ты с этим собираешься делать?
– Ничего, – отвечаю я, – ты же сама только что сказала, что с журналистами воевать бесполезно.
– Я говорю не о журналистах. Я говорю о жизни. Об этом мире. В нем полно горя, несправедливости и женщин, пострадавших от мужчин, как мы. Очень мало кто на этом заморачивается. И еще меньше начинают сердиться и что-то делать.