Кто ж он был такой? Волчьего воя он явно боялся не меньше всех прочих местных жителей. Однако шляться по ночам не боится. А может, он не от волка драпает, а к волку спешит? И неужели его до сих пор никто не встречал? Конечно, мог он внести свой вклад в небылицу о вурдалаке. Один раз такого увидишь — надолго запомнишь.
Я доскакал до очередного просвета между расцепленными вагонами и поехал вдоль путей с другой стороны. «Тарзан», как я и полагал, исчез уже бесследно. Но волчий вой продолжался, и я повернул лошадь туда, откуда он доносился.
И опять мы вернулись к железнодорожному переезду. Вой был где-то совсем рядом. Я остановил лошадь, прислушиваясь. Да, вон за тем кустарником, за густыми переплетенными ветками, жестко торчащими в морозной ночи.
Неужели я не поймаю эту тварь, кто там она ни есть? Точка, из которой доносился вой, была мне вполне очевидна. До нее было метров пятьдесят. Я взвесил пистолет в руке — и тяжесть привычна, и пристрелян он мной за два года — не глядя знаю, куда из него пуля пойдет.
И я выстрелил. Так по моему рассказу выходит, сложиться может впечатление, что я слишком часто за пистолет хватаюсь. Нет, я всегда был очень хладнокровен. Но тогда другая жизнь была, и порой лучше было выстрелить, чем не выстрелить. После войны к стрельбе привыкли и долго потом отвыкали без нее свои проблемы решать.
И раздался в ответ вопль боли — такой боли, перед которой все равны, когда не поймешь, кто вопит, зверь или человек. Такая, знаешь, смесь звериного страдания и человечьей жалобы. Ну, вот…
— Нет, — сказал я, — кто бы ты ни был, а ты из нашенского мира, и больно тебе, и тело у тебя есть. Вот теперь ты от меня не уйдешь.
Я поехал к кустарникам. В них все было тихо. Я объехал их с другой стороны, снег мягко отсвечивал, от кустарников тянулся темный след. Я чиркнул спичкой, чтобы в цвете убедиться. Так и есть — кровь.
И я поехал по следу, не сомневаясь, что далеко этот зверь от меня не уйдет. Ехали мы минут десять. Видно, в одурении боли зверь сперва мощный рывок совершил, но сила из него быстро должна была выйти. След вел от железной дороги, потом стал поворачивать назад…
— А след чей был? — спросил Калым.
Высик заново раскурил потухшую папиросину, оценивающе глянул на бутылку — сколько в ней осталось — и, кивнув Калыму, чтобы тот наполнил их рюмки, ответил:
— Звериный след был, как есть звериный. То есть сначала.
— Как это — сначала? — удивился Калым.
Высик приподнял рюмку, приглашая Калыма присоединиться, и, когда они выпили, тихо проговорил:
— А вот так. Возле железнодорожных путей след стал человечьим. Сначала я наехал на примятый снег, весь в пятнах крови, будто кто-то там валялся и крутился, а после уже пошел человечий след.
— Босых ног? — спросил Калым.
— Нет, обутых. В сапоги.
— Но, значит, должен был быть человек, как-то связанный и с волчьим воем, и с убийствами, и с чем там еще, — проговорил Калым. — Я вас так понял, в те времена жизнь в наших местах протекала у всех на виду, и будь кто причастен к явлениям оборотня, его бы вычислили — если б не наверняка знали, то сильно подозревали, и вы бы почувствовали, что у них подозрения есть. Но они, насколько я понимаю, были искренни, утверждая, что никто из местных жителей к этим жутким делам не причастен.
— То-то и оно, — сказал Высик. — А не можешь ты представить себе такого человека, который, так сказать, психологически был бы для них невидимкой? То есть человека, которого никакое подозрение не коснется просто потому, что для остальных он как бы и не существует? А? Подумай, подумай.
— А вы догадались, какой это может быть человек? Или выследили его?
ebooksa