По ту сторону волков

22
18
20
22
24
26
28
30

Мы мигом обернулись. От двери сарайчика несся в нашу сторону Маугли — волчьими прыжками, с тусклым огнем в глазах, тихо рыча. Метил он явно на опера. Жуткое было зрелище. Самый смелый человек дрогнул бы. Опер выхватил пистолет и открыл отчаянную пальбу. Волчий человек настиг его, навис над ним с разинутой пастью и вскинутыми руками — и вдруг, когда казалось, что все уже для опера кончено, замер на месте, покачнулся и рухнул на спину. Несколько всаженных в него пуль сделали свое дело. Он был мертв.

— Уфф!.. — Опер вытер пот со лба и некоторое время переводил дух. — Ты мне за это ответишь, — грозно кинул он врачу, садясь в машину, — видно, считая его виновником неожиданной выходки получеловека-полузверя. — Убери эту падаль! — крикнул он мне, и машина отъехала.

Я подошел к мертвому юродивому. Да, видно, произошло то, о чем говорил врач. Тычок сапогом оказался той самой последней капелькой, от которой и сорвалась пружинка. И бедняга, по-нашему говоря, «психанул», а по-научному — прибег к агрессии как к средству самозащиты от окружающего враждебного мира.

Взяв за ноги, я оттащил его от ворот к больничной подсобке. Пусть не слишком маячит. А завтра санитар пусть кумекает, куда тело деть. Санитару завтра прием вести. Интересно, каких рецептов он навыписывает? Не отправит ли кого-нибудь на тот свет? Вот и еще одна жертва тогда будет у всей этой истории.

Я взглянул на часы. Два часа ночи. Приблизительно так и приехали, как я предполагал. А меня еще дела ждали. И я направился к барской усадьбе. Проникнуть в нее оказалось делом нехитрым. Я и не таился особенно, взламывая замок передней двери. Поблизости не могло быть никого, кроме того человека, с которым мне все равно надо было встретиться. И думал я: чем спокойней и небрежней зайду — тем меньше вероятности, что он, ни о чем не спрашивая, всадит в меня пулю. Это — как открытая ладонь, протянутая к собаке.

Внутри стоял особый холод — холод затхлости и, как в старину говорили, мерзости запустения. Знаешь, когда воздух вроде и не шелохнется, а ты чувствуешь при этом, как он тебя неслышно обвивает удушающими питоньими кольцами. Я прошел через холл, заглянул в ближайшее помещение, включил фонарик. Ничего. Голо. Я заглянул в следующую комнату — с тем же результатом. Так я прошел по всем комнатам первого этажа и поднялся на второй. Второй этаж состоял из бальной залы и нескольких прилегающих к ней комнат. Я осмотрел их одну за одной. Ничего. Я поднялся на третий этаж.

Первая комната третьего этажа — ничего. Вторая — то же самое. В третьей — вот он, в углу, ряд глянцевитых консервных банок. И бутылки поблескивают, и коробки какие-то сложены. Я подошел к ним поближе.

— Ни с места! — раздался голос позади меня. — Шелохнешься — и пулю получишь. Ты кто такой?

— Да я так, старыми домами интересуюсь, — ответил я.

— И шинель на тебе милицейская, новенькая.

— Такая же новенькая, как я сам. Принимаю район под свое попечение.

— Осмотр, значит, проводишь?

— Как законный представитель законной власти. А вот ты кто такой? Будь ты одним из местных бандюг — хоть этим мифическим Сенькой Кривым, например, — ты бы уже, наверно, всадил в меня пулю. Скорей всего, ты тот оперативник, который под видом прожженного столичного налетчика к инвалиду Коле заявился.

— Откуда ты знаешь?.. — голос дрогнул.

— Что ты не на какую-нибудь банду работал, а на органы власти? Деревенских простачков дурачить можешь. Пальто твое… Они здесь «солидными» всегда называют хорошие пальто казенного образца. Ухватки твои… Равнодушие к пулемету в подполе. Будь ты членом банды — ты бы пулемет не упустил. Ведь инвалид Коля тебе про пулемет докладывал?

— Положим, докладывал.

— Ну, вот. А теперь можно мне обернуться? Замечу, кроме меня, о тебе никто не знает. И инвалид Коля молчать будет. А без меня ты не найдешь того, что ищешь.

— Ты знаешь, где это?

— Догадался.

— Откуда догадался?