Жажда

В дальнем конце зала виднелся камин, сложенный из плоских булыжников, с огромной чугунной решеткой, местами покореженной и покрытой толстым слоем сажи. Его, естественно, не топили, зато, видимо, не переставали швырять в него всяческий мусор.

Пол сооружен был из широких шершавых досок, посыпанных мелкой стружкой и прогибавшихся при каждом шаге. Стекла на окнах едва пропускали свет из-за слоя копоти, покрывавшего их. Повсюду кружили черные мухи – каждая размером с овода, насосавшегося крови.

Тем не менее мы довольно плотно поужинали, заказали напоследок бутылку мадеры и принялись опустошать ее у холодного камина.

– Как это ни удивительно, но содержатели харчевен почти всегда, даже в условиях голода, способны раздобыть какую-нибудь вполне сносную снедь, – проговорил Мериме, разглядывая этикетку на бутылке, уже полупустой. – Вероятно, здесь сказывается дух конкуренции, когда каждый стремится во что бы то ни стало обойти коллег.

– Возможно, – легко согласился я.

После еды и вина мне хотелось завалиться в постель, но мысль о том, что через несколько минут подушка и простыни станут мокрыми от пота, не позволяла осуществить это желание.

Доктор поставил бокал на подлокотник старого, обшарпанного кресла, извлек из кармана сюртука кисет и трубку, тщательно набил ее и закурил. Сизый дым медленно поплыл над его головой, придавая Мериме сходство с фантомом.

– Вы ведь не курите, насколько я помню? – спросил он, делая между затяжками глоток вина.

Я отрицательно покачал головой.

Мой взгляд рассеянно блуждал по харчевне, выхватывал из полумрака то одну, то другую деталь.

– И правильно делаете. Табак вреден, – заявил Мериме. – Говорю это вам как врач.

– Зачем же вы сами курите? – спросил я.

Однако меня в этот момент больше интересовал не ответ доктора, а картина, висевшая над камином. Она выглядела очень старой и производила на меня неприятное, даже зловещее впечатление. Трудно объяснить причины, но полотно, украшавшее зал харчевни, казалось мне осколком древней эпохи, жестокой и темной, когда мракобесие обуяло даже самые мощные церковные умы, а население впадало в массовые психозы, гонялось за ведьмами, разоряло могилы в поисках вампиров. От холста буквально веяло Средневековьем, причем в его самых отвратительных проявлениях. Это казалось мне особенно странным потому, что написана она была явно не ранее позапрошлого века.

Я сидел и смотрел на холст в тяжелой раме. Это был семейный портрет. Судя по одежде, люди позировали для него где-то в начале семнадцатого столетия. В центре находился мужчина с суровым взглядом светло-голубых глаз, тонкими, почти прямыми бровями, коротко подстриженный. Справа от него стояла высокая рыжеволосая женщина, очень худая, с таким же спокойным и суровым взглядом. На переднем плане, перед мужчиной, сидела девушка, почти ребенок. Ее темные волосы были заплетены в толстую тугую косу, спускавшуюся на небольшую, только формирующуюся грудь. Широко распахнутые зеленые глаза смотрели прямо и чуть насмешливо.

– Курю потому, что привык, – ответил доктор, пока я разглядывал картину. – Великая сила – привычка. Благодаря ей мой двоюродный брат до сих пор состоит в браке, а медицина по сей день воспринимается большинством людей как шарлатанство.

– Но вы же не станете отрицать, что во многих отношениях это правда, – заметил я, надеясь, что мой спутник не обидится.

Мериме задумчиво выпустил несколько колец дыма.

– Конечно, нами не до конца изучены некоторые физиологические процессы, – признался он, – но дело ведь не в том, помогает та или иная микстура от геморроя. Важно то, что цель медицины – досконально исследовать человеческий организм и понять, как исцелить болезнь. Бывает, что врачу не удается справиться с недугом, но мы всегда к этому стремимся – в меру своих скромных сил и возможностей.

– Я и не говорю, что доктора пытаются обманывать пациентов, – сказал я, хотя мог бы рассказать Мериме о лекарях, которые сами не верят в то, что прописанные ими средства помогут страждущим, и думают лишь о получении гонорара.

Но Мериме, должно быть, искренне верил в самоотверженность эскулапов или же в свои годы оставался романтиком от Гиппократа. Спорить со мной он не стал.