Я закрыла рот. Что бы он ни говорил сейчас, как бы ни гневался и ни сыпал обвинениями – это говорит его горе. Внезапная потеря. Попытка отыскать хоть какой-то смысл в той части жизни, над которой мы не властны. Мне слишком хорошо были известны эти ощущения. Я протянула было к нему руку в перчатке – и уронила ее. Этой болью я не хотела делиться ни с кем. Даже с кажущимся врагом.
– Я… я сочувствую вашей потере. Я знаю, что слова пусты, но мне вправду очень жаль.
Князь Николае поднял взгляд на меня и стиснул кулаки.
– Еще не настолько жаль, как вам подобает.
Он зашагал прочь по переулку, а я осталась стоять одна. Меня била дрожь. Если я и не была проклята раньше, теперь у меня определенно возникло ощущение, как будто некая тьма легла на меня вместе с этим заявлением. Снег со льдом пошел сильнее, как будто весь мир сейчас горевал о моей возможной потере.
Томас появился из-за угла в тот самый момент, как князь добрался до конца переулка; он толкнул моего друга плечом. Не обращая внимания на это проявление неуважения, Томас быстро зашагал ко мне. Когда он увидел мое лицо, уголки его губ опустились.
– Уодсворт, с тобой все в порядке? У меня состоялся чрезвычайно интересный спор с… пекарем, но я пришел сразу же, как только смог.
С губ моих срывались облачка пара. Я не желала знать, почему Томас поспорил с пекарем. Даже если это было правдой, в чем я сомневалась, исходя из его легкого замешательства. Но трудно было удержаться от проявления тревоги при той возмутительной картине, что врезалась в мое сознание.
– Князь Николае считает, что я виновна в смерти Вильгельма. Судя по всему, он увидел, как мы шли за ним следом, а я не выглядела достаточно потрясенной рядом с трупом его кузена.
Томас некоторое время молчал – нехарактерно для него, – внимательно вглядываясь в мое лицо. Я чуть не заерзала под этим изучающим взглядом, но все же удержалась.
– Как ты себя чувствовала, увидев тело?
Пальто мое отсырело от снега, и я не сдержала дрожи. Томас попытался предложить мне свое шерстяное пальто, но я покачала головой. Меня не волновал подтекст его вопроса. Я ни за что не сумею совладать с этой академией и ее убожеством, если буду знать, что Томас тоже сомневается во мне.
– Точно так же, как любой студент школы криминалистики. Что ты имеешь в виду, Кресуэлл? Ты считаешь меня некомпетентной, как и наш директор?
– Вовсе нет. – Он кивком указал на конец переулка. К этому моменту толпа успела подрасти. – Но если ты иногда испытываешь горе или сильные чувства, это не делает тебя слабой, Уодсворт. Иногда сила в том, чтобы знать, когда пора немного позаботиться о себе.
– Значит, вот чем мне надо заняться? – убийственно тихо поинтересовалась я.
– Ты хочешь знать, правда? Да. – Томас выпрямился. – Я считаю, для тебя может оказаться целительным, если ты признаешь тот факт, что с момента твоей потери прошло всего несколько недель. Тебе нужно время, чтобы отгоревать. Я думаю, нам следует вернуться в Лондон. Мы можем вернуться в академию весной и предпринять еще одну попытку.
У меня голова пошла кругом. Не может быть, чтобы мы с Томасом сейчас всерьез разговаривали о том, что он считает лучшим для меня! Но прежде, чем я сумела сформулировать ответ, он добавил:
– У нас нет причин сейчас оставаться здесь, Уодсворт. Твой дядя – превосходный наставник, и мы будем продолжать учиться под его руководством, пока тебе не станет лучше. – Он глубоко вздохнул, словно бы набираясь мужества продолжить. – Я сейчас же напишу твоему отцу и сообщу ему об изменении планов. Так будет лучше.
Воображаемые решетки воздвиглись вокруг меня, образуя клетку. Именно это и было причиной моего беспокойства, связанного с помолвкой. Я чувствовала, как моя самостоятельность ускользает от меня каждый раз, как Томас принимался советовать, что мне надлежит сделать. Разве не так это происходит? Основные права и желания медленно разрушаются под воздействием чужих представлений о том, как ты должен поступать.
Я никогда не узнаю, что лучше для меня, если кто-то будет сопровождать непрошеными советами каждый мой шаг. Ошибки – это способ приобрести опыт, а не конец света. А что, если я сейчас как раз и совершаю ошибку, когда гоню себя вперед, вместо того чтобы встать лицом к лицу с призраками прошлого? Но выбор должна сделать я, и никто иной. Я думала, что Томас это понимает, что уж настолько-то он меня знает. И когда-то так оно и было. Но отчего-то он теперь перестал думать головой. Где-то по пути мистер Томас Крессуэлл – или, точнее, бесчувственный сухарь, как его называли, – отрастил себе уязвимое человеческое сердце.