Она прошла внутрь. На кухне звенели стаканы, Саша услышала приглушенный разговор.
– Ты не один?
– Не твое дело. Выкладывай. Потом получишь, зачем приперлась.
– Сначала ты.
Успенский замахнулся. В его руке она заметила консервную открывалку и тут же вообразила, как этой открывалкой он отщелкивает ее череп, под которым… ничего нет.
Саша отшатнулась, закрываясь руками.
Он засмеялся, вернее, заблеял, у нее побежали мурашки по всему телу.
– Говори, иначе вылетишь с балкона! Еще диктует мне! Одна уже докукарекалась.
– У меня очень, очень важная инфа. Ты даже не представляешь… – Савельева всхлипнула. Она жалела Скока и Ларина и даже директрису, но больше всего ей было жалко себя, потому что никто из них сейчас не находился в большем дерьме, чем она. Никто. Директриса посидит немного в теплой камере, потом ее выкупят родственники. А ей приходилось каждый день терпеть выходки отчима, который все чаще стал невзначай залазить потной волосатой рукой под юбку…
Успенский обернулся. Он что-то увидел в ее глазах, это заставило его поднять брови.
– Э… да ты и в самом деле что-то разнюхала! – Он посмотрел в сторону кухни. – Пойдем в зал. Там кореша бухают. Празднуем победу.
Он подтолкнул ее в комнату.
– Иди, сейчас приду, возьму кое-что. Но если опять херня, ты попала. Нас тут четверо, так что подумай хорошенько, как будешь отрабатывать.
Всхлипывая, она присела на драный диван. Порнушный журнал переместился на полированный, покрытый густой сетью царапин, столик. Рядом стояла початая бутылка водки, закупоренная усохшим соленым огурцом.
Нестерпимо захотелось выпить. Не просто опрокинуть чарку, а нажраться в хлам. Она даже подалась вперед, рассчитывая, что успеет сделать глоток из горла, но тут появился Успенский.
– Держи, – он протянул ей пакетик с кристаллами.
Она высыпала мелкую соль на ладонь, с шумом вдохнула, застыла закатив глаза.
– Ну как, нормально? Оклемалась? Говори теперь.
Саша отдышалась, мир перестал вертеться перед глазами словно бешеная юла.
– Я узнала, что ты просил. Все узнала. И даже больше.