Потом он сел на пол, прислонившись спиной к стене, лицом к кровати, как в те вечера, когда она звала его, чтобы поговорить, или когда он врывался без разрешения, чтобы позлить ее. Мэри этого не любила — отсюда записка на двери, — и это его еще больше развлекало. Услышав, что она говорит по телефону, он стремглав мчался к ее двери, распахивал ее и громко говорил первое, что приходило в голову, пытаясь смутить ее.
Крик возмущения и ярости, потом в него летела туфля, книга или еще что-то, что попадалось под руку, потом на помощь призывался отец. Хэнк Остин поднимался по лестнице и выдворял сына — иногда с улыбкой, иногда с явным раздражением, в зависимости от настроения. Потом Мэри захлопывала дверь, но не запирала ее — в доме Остинов запираться было не принято, — а когда наконец выходила из своей спальни, Адам смотрел на нее и улыбался. Она старалась не поддаться его обаянию, старалась изо всех сил, но всегда таяла. Сестра не умела долго злиться.
Он сидел на полу и смотрел на кровать, вспоминая, как перебрасывался с ней футбольным мячом и дразнил, расспрашивая об отношениях с мальчиками, — в ответ она краснела и яростно отвергала любые предположения. Он шутил насчет того, чтобы сопровождать ее на танцы и сидеть позади нее в кино. Заботливый старший брат, такова была его роль, и он прекрасно справлялся с ней.
До того, самого главного вечера.
— Привет, — сказал Адам пустой комнате. Ответом ему была тишина. Среди цветного стекла горели свечи, отбрасывая разноцветные блики. — Мне нужно кое-что тебе рассказать. Неприятное. Дело плохо, Мэри, но я собираюсь все исправить. Обещаю. Я все исправлю.
Голос его стал хриплым, и ему это не понравилось. Пришлось сделать паузу. Ему хотелось выпить, но он никогда не пил в этой комнате. Ни разу. Немного успокоившись, Адам продолжил:
— Сначала хорошие новости, ладно? Кент выиграл. Они непобедимы. Они должны попытать счастья, Мэри, обязательно.
Он всегда рассказывал, как дела у Кента, сообщал счет каждого матча, и это возвращение к обычной жизни немного помогало. Ему становилось легче дышать, голос не срывался.
— Ну вот, — продолжил Адам. — Теперь я расскажу остальное. Что я сделал — и что собираюсь сделать, чтобы это исправить.
Он опустил голову и заговорил, обращаясь к освещенному свечами полу. Рассказал все, что знал, затем еще раз попросил прощения — так было и так будет всегда, — потом встал и по очереди задул свечи. Когда погасла последняя свеча и комната погрузилась в темноту, он вышел, закрыл за собой дверь и поехал к матери Рейчел Бонд.
12
Адам думал, что девушка с ярким лаком на ногтях росла в каком-нибудь красивом и безопасном месте. Когда он увидел обшарпанный многоквартирный дом, в котором обитали двое из его теперешних клиентов и бесчисленное количество прошлых, то поначалу удивился. Потом вспомнил, почему девушка пришла к нему — ее отец уже много лет сидел в тюрьме, и ничто не указывало, что она из обеспеченной семьи, — и понял, что снова делает то, что не должен. Превращает Рейчел Бонд в Мэри-Линн Остин.
Перед дверью дома стоял фургон одного из новостных каналов из Кливленда, но сотрудники, похоже, загружали в него свое оборудование. Адам приоткрыл окно и курил, пока они не уехали. Затем вышел из «Джипа» и направился к двери, твердо намеренный выполнить обещание.
Наверное, она уже слышала много обещаний. Но не таких, как его.
Первой реакцией на стук был крик:
— Сказала же, что нам больше не о чем говорить!
— Я не репортер, миссис Бонд.