– Не так часто я наряжаюсь в платья. Если только летом, когда еду в город, – сказала она своему отражению в зеркале.
– Как красиво.
– Не подглядывай, – улыбнулась она, застегивая последние пуговицы на груди.
– Не могу.
Валерия подошла к зеркалу и заколола влажные волосы шпильками.
Йона смотрел на ее длинную шею; Валерия наклонилась и подкрасила губы. Взяв с ночного столика сережки, она села на кровать, стала вдевать их в уши – и встретилась взглядом с Йоной.
– Мне кажется, я так реагирую из-за того случая в Мёрбю… мне до сих пор стыдно, – тихо сказала Валерия. – Даже предположить страшно, что ты про меня тогда подумал.
– Одна из моих первых операций в качестве стокгольмского патрульного. – Йона опустил глаза.
– Я была наркоманкой.
– У каждого свой путь, так уж устроено. – Йона посмотрел ей в лицо.
– Но ты так расстроился! Я же видела… и помню, как пыталась отнестись к этому с презрением.
– У меня была только одна твоя фотография, из гимназии… ты не отвечала на письма, я отслужил и уехал за границу.
– А я оказалась в Хинсеберге[2].
– Валерия…
– Надо же было так бессмысленно, как-то не по-взрослому все исковеркать… А потом я опять чуть все не испортила.
– Ты была не готова к тому, что я останусь на полицейской службе, – спокойно заметил Йона.
– Ты хоть знаешь, почему я села в тюрьму?
– Я читал приговор. Твоя вина была не больше моей.
– Ладно. Просто, чтобы ты знал, что я вовсе не пай-девочка.
– Ну-ну.