– Да, взаимно, – ответил он тоном, который говорил об обратном.
– При всем уважении, – продолжила Эйвери, – я просто не могу отделаться от ощущения, что Вы лгали мне во время нашей прошлой встречи. Или, если же не лгали, то уж точно упустили несколько вещей.
– Да, полагаю, Вы правы, – кивнул Йоханссон, уставившись на тропинку.
– Надеюсь, у Вас была на это очень веская причина, – сказала Блэк. – В противном случае, мне придется арестовать Вас прямо на виду у Ваших коллег.
Он тяжело вздохнул и кивнул.
– Пройдемте в мой кабинет?
Честно говоря, Эйвери предпочла бы остаться в саду бабочек, а не идти в его тусклый кабинет со всеми этими изображениями насекомых на стенах. Тем не менее, она кивнула:
– Договорились.
Йоханссон вывел их из сада и провел на второй этаж музея. Блэк в последний раз взглянула на красоту снаружи, а затем посмотрела на Келлэвей, которая смущенно взирала на нее, даже не скрывая тот факт, что ничего не понимает. Эйвери не стремилась все раскладывать по полочкам. У нее было острое ощущение, что всего через несколько минут до Кортни все дойдет само.
– Да, я действительно познакомился с Альфредом Лаунбруком в период его частых посещений сада бабочек, – начал Йоханссон, присаживаясь за свой стол. – Он был достаточно замкнутым молодым человеком, который явно имел множество проблем с социализацией, из-за чего я сам и несколько моих сотрудников старались выделить время, чтобы поговорить с ним.
– Почему же Вы не посчитали нужным сообщить мне это пару часов назад, когда я была здесь? – спросила Эйвери. – Это позволило бы мне сохранить уйму времени и сил.
– Потому что я пытался защитить человека, о котором очень беспокоюсь.
– Хотите сказать, что Вы встречались с Лаунбруком не только в музее?
– Нет, – ответил Йоханссон. Эйвери увидела, как его глаза наполнились слезами, что было явным знаком приближающегося откровения. – Но я знал кое-кого, кто общался с ним гораздо ближе. Это бывший сотрудник музея, Стефан Скотт. В прошлом месяце, выйдя с больничного, он был уволен. Я хорошо знал Стефана, потому что был его наставником, когда он только пришел в музей.
– И какова его связь с Альфредом Лаунбруком? – уточнила Эйвери.
– Это зависит от того, кого Вы спросите, – принялся объяснять Йоханссон. – Некоторые назовут это чем-то вроде растущей дружбы. Но я знал правду… И наткнулся на нее совершенно случайно. Она заключалась в том, что Альфред и Стефан встретились в саду бабочек около года назад и пошло-поехало. Все переросло в романтические отношения, которые они старались скрыть. В принципе, им это вполне удавалось, но однажды я вошел, когда Стефан разговаривал с Альфредом по телефону. Я услышал достаточно, чтобы понять происходящее, поэтому Стефан признался мне. Он рассказал, насколько счастлив и насколько странно ощущает себя в то же время. Он понятия не имел, что он гей, пока в его жизни случайным образом не появился Альфред. Естественно, он попросил меня держать все в тайне. И, поскольку здесь, в музее, он стал для меня вторым сыном, я решил сдержать обещание, когда Вы пришли с допросом. Я искренне извиняюсь за любые неудобства.
Отбросив в сторону свое раздражение от того, что ей солгали, Блэк продолжила натиск:
– Вы сказали, что мистер Скотт в прошлом месяце вышел с больничного. Почему его уволили?
В этот момент Йоханссон не смог даже посмотреть ей в глаза. Она заметила внутренний конфликт. Он явно взвешивал свою обязанность перед законом с обещанием, данным другу. Наконец, все еще не глядя ни на Эйвери, ни на Келлэвей, он ответил. Голос был тихим, словно он пытался сдержать слезы.
– Я очень хорошо знал Стефана, – произнес Йоханссон. – Я могу поклясться собственной