Шоссе в никуда

— Я непременно, как только время появится, — кивнул Лунин. — Насколько я знаю, вас завтра выписывают?

— Слава богу, да. — К радости Лунина, Веретенников согласился сменить тему разговора. — Местные эскулапы сочли, что дальше я уже могу долечиваться дома. На воды рекомендуют поехать. Кисловодск или Карловы Вары. Я думаю, что у чехов должно поприличнее быть.

— Наверно, — не стал спорить Илья, — я, собственно, поэтому и хотел встретиться. Раз вы скоро уедете, может быть, попытаетесь еще раз вспомнить тот день? Я понимаю, вам тяжело…

— Не в этом дело. — Веретенников взглянул на Илью и приглашающе взмахнул рукой. — Пройдемся немного? Тяжело — это все ерунда. Мне будет гораздо легче, если вы сможете поймать этих выродков. Что вы хотите, чтобы я вспомнил, их лица?

— Это было бы вообще замечательно. — Лунин вспомнил безуспешные попытки составить фотороботы преступников и, вздохнув, неторопливо зашагал по узкой асфальтированной дорожке, тянущейся по периметру небольшого окружающего часовню сквера.

— Понимаете, я почти все время думаю про тот день, — продолжил Веретенников, — пытаюсь вспомнить какую-нибудь деталь, какую-то мелочь, которая поможет мне уцепиться за нее и вытянуть остальные воспоминания. Но ничего не выходит, совсем ничего. Один раз я даже видел тот день во сне, скажу вам честно, это было ужасно. Когда проснулся, думал, у меня сердце прямо изо рта выпрыгнет. И все равно то, что я видел, — это было именно то, как я запомнил те минуты, а не как оно было на самом деле. Вы понимаете?

— В какой-то мере, — разочарованно протянул Лунин.

Веретенников остановился и, тяжело опираясь на зонт, повернулся к Илье.

— Нож. Когда я увидел нож, все остальное вокруг перестало существовать. Точнее, я, может быть, что-то и видел, но это было такое размытое, искаженное изображение, как в калейдоскопе. Мне кажется, я видел, как Света упала, во всяком случае, я точно слышал этот ее ужасный крик, который потом резко оборвался. Но я не повернулся, представляете? Я смотрел на этот нож, на это широкое, блестящее на солнце лезвие и не мог оторваться. Оно двинулось в мою сторону по широкой дуге, вот так. — Веретенников махнул рукой из стороны в сторону. — Я выставил перед собой руки, чтобы защититься, и тут же почувствовал боль в левой руке. Но рука могла двигаться, и я на нее даже не взглянул. Я смотрел лишь на это лезвие, которое только что меня ранило. Крови на нем заметно не было, оно все так же блестело, а затем стало стремительно приближаться. Уже не по дуге, а прямо, как копье. А я стоял почти неподвижно и понимал, что не знаю, как от него защититься. А потом оно исчезло. Точнее, его не стало видно. — Веретенников подался вперед, ближе к Лунину, и горячо зашептал прямо ему в лицо: — Потому что оно было во мне. Понимаете, поэтому я его и не видел.

На лице Веретенникова отразилась гримаса боли, он с силой ударил кончиком зонта по асфальту и вновь зашагал дальше по еще не просохшей после дождя дорожке. Лунин двинулся следом, в надежде услышать хоть что-нибудь еще.

— У меня в палате телевизор, делать нечего, смотрю фильмы целыми днями. Вот только недавно заметил, если в кино человека ранят, особенно куда-то в живот, то он так удивленно наклоняет голову и рану свою рассматривает, словно не может поверить, что с ним такое случилось. Вот я не знаю, как у других бывает. Не в кино, в жизни. Но меня, как только ножом ударили, боль такая была, что я от этой боли зажмурился. Я больше вообще ни на что не смотрел, так что второй удар я вовсе не видел, помню только, что стало еще больнее, и я от этой боли полностью отключился.

Некоторое время они шли молча, и Лунин слышал лишь неровное постукивание зонтика об асфальт.

— Ну а дальше вы все знаете, — Веретенников на мгновение обернулся, — там уже нет ничего интересного.

— Ничего интересного, это точно, — пробормотал Лунин. — Андрей Сергеевич, еще у меня такой вопрос. Мы с вами его уже обсуждали, но, если честно, не очень продвинулись.

— Это что же? — удивился Веретенников.

— Да я опять о том предложении продать ваше предприятие, о котором мне рассказывал Грановский.

— Ох, боже ты мой, — вздохнул Андрей Сергеевич, — скажу вам одно: Рома навыдумывал больше, чем оно есть на самом деле. Не подумайте, что он вам соврал, нет, он сам во все это искренно верит. Предложение действительно было, но в нем не было ничего, скажем так, предосудительного. Люди озвучили цену, за которую готовы купить, я озвучил цену, за которую мог бы рассмотреть вариант продажи.

— Грановский был уверен, что вариант продажи в принципе не рассматривается.

— Рома немного идеалист, — усмехнулся Веретенников, — хотя странно такое говорить о человеке, все время работающем с цифрами. Он воспринимает фирму как некое детище, в рост которого он вложил немало сил.

— А это не так?