— То, что вы двух подозреваемых установили, — это у нас на одной чаше, — продолжил, не обращая внимания на удивление Лунина, Хованский, — а то, что они оба у вас померли, — это на другой. Эти чаши друг друга уравновешивают. Что нам надо сделать?
— Что? — тупо повторил Лунин, у которого в голове вдруг почему-то возник наполняющийся водой бассейн, из которого в это же время по другой трубе вода почему-то вытекала.
— Нам надо склонить весы на свою сторону, — снисходительно объяснил Дмитрий Романович, — а для этого нужно окончательно убедиться, что в нашей чаше не просто подозреваемые, а действительные участники нападения. Надо, чтобы Веретенников их опознал. Фотографии же у вас имеются?
— Покойников? — уточнил Илья. — Жигалов есть точно, его криминалисты отсняли, а насчет Токовенко не уверен.
— Значит, займись, — заключил Хованский, — пусть их обоих подкрасят, подретушируют, чтоб на людей похожи были. Сфотографируешь и Веретенникову предъявишь. Если он их опознает, дело можно считать в основном раскрытым.
— Так ведь третий пока не установлен, — нерешительно пробормотал Илья.
— Ну, это плохо, — согласился Дмитрий Романович, — очень плохо, но ведь две трети ближе к единице, чем к нулю. Верно? — Он доверительно заглянул в глаза подчиненному.
— Так точно, — выпалил Лунин.
— Поэтому я и говорю: можно считать раскрытым. В основном. Но вначале надо провести опознание. — Хованский ткнул указательным пальцем на дверь, обозначая Лунину направление движения: — Дерзайте, Илья Олегович. Постарайтесь со всем управиться до Нового года. Я очень на вас рассчитываю!
Выйдя из кабинета начальника управления, Лунин аккуратно закрыл за собой дверь, с шумом выдохнул и потер глаза, которые отчего-то вдруг разболелись, возможно, ослепленные исходящим от генерала сиянием.
— Илья, у тебя все в порядке? — Светочка обеспокоенно взирала на Лунина из-за своего стола. — Ты что-то совсем бледненький. — Она хихикнула. — Будто не у Хованского, а в Кремле побывал.
Илья удивленно взглянул на Светочку и, ничего не ответив, вышел из приемной.
Лунин нервничал. Эта привычка — нервничать, когда кто-то наблюдает за его действиями, появилась у Ильи еще в детстве, когда отец, неожиданно пожелавший возглавить битву за успеваемость, придя с работы, мог встать за спиной десятилетнего Илюши и молча стоять, глядя, как сын исписывает тетрадь старательными каракулями. В такие минуты, которые порой могли длиться часами, по странному, совершенно необъяснимому стечению обстоятельств почерк маленького Лунина катастрофически ухудшался, а число ошибок вдвое превышало его обычную норму. Видя это, отец начинал нервничать, а поскольку нервничал он громко, это незамедлительно становилось известно не только перепуганному Илюше, но и маме, которая прибегала с кухни, как всегда чем-то вкусно пахнущая, нервно сжимая в руках вафельное полотенце, и уводила упирающегося мужа из комнаты. Попытки отца повысить успеваемость Лунина-младшего длились около двух месяцев, не принеся особых результатов, и были прерваны наступлением зимних каникул, после которых уже не возобновились, к немалому облегчению как самого Ильи, так и его мамы.
Сейчас, под пристальным взглядом Хованского, Лунин вновь чувствовал себя беспомощным мальчишкой, который при всем старании непременно сделает что-то не так, чем расстроит заботливого родителя.
— Понятые готовы? — уточнил Хованский.
— Да, — кивнул Илья, — все в коридоре. И понятые, и оператор.
— Ну и отлично, — Дмитрий Романович непринужденно закинул ногу на ногу, — сейчас убедимся, что Веретенников их опознает, а потом подснимем красиво. Ты мне, кстати, подставных не показывал. Кто там у тебя?
— Вот, вроде неплохо. — Лунин разложил на столе несколько фотографий.
— Неплохо? Да у них рожи еще страшнее, чем у покойников, — усмехнулся Хованский, — а этого я вроде знаю. — Он нахмурился. — Так это ж Ракитин.
— Так тут все наши сотрудники, — подтвердил Илья.