— Значит, если вы желали зла Мартину, это распространялось и на вашего отца?
В моей голове звучит дисгармоничный аккорд: две части моей личности встречаются перед зеркалом.
— Мой отец никогда не проявлял насилия ко мне.
Он взвешивает мой ответ. На самом деле я не ответила на вопрос, а снова запаниковала. Он приближается к тайным и скрытым местам в глубине моей души. Я ощущаю шепотки раздора, тревожные звонки где-то внутри. Тревожное волнение.
— Я вижу, что этот вопрос доставляет вам неудобство, Элли. Если хотите, мы можем двигаться дальше. Вы называли вашу мать слабой женщиной.
— Так оно и было. Я презирала ее за это. За то, что она оставила меня.
Несколько секунд он смотрит на меня.
— Если вы презирали эту часть личности вашей матери, но на каком-то уровне чувствовали себя ею, то значит ли это, что вы презирали такие же качества в самой себе?
— Значит, здесь я должна сказать «да», но с помощью таблеток и спиртного я отгораживалась от признания этой истины?
— Как насчет Дуга? Он оказывал вам внимание, в котором вы нуждались?
— О чем вы говорите?
Молчание. Тонкие язычки подступающей паники начинают лизать меня изнутри.
— Мы с Дугом любили друг друга. Но все пошло вкривь и вкось после того, как мы потеряли Хлою. Горе было слишком сильным. Все, что мы имели, было построено вокруг родителей Хлои.
— Значит, его не было рядом, когда вы больше всего нуждались в нем?
На меня накатывает гнев — первобытный, рудиментарный гнев. Темный и бессловесный.
— Ладно, он вел себя как скотина. Он заводил романы на стороне.
Он пронзительно смотрит на меня поверх своих записей.
— Больше одного?
— Я… Сразу же после рождения Хлои… он утратил интерес ко мне.
— В сексуальном смысле?