Если я исчезну

Дверь в комнату уже открыта. Я свечу на пол и от удивления отпрыгиваю. На полу лежит мужчина в ковбойской шляпе. Сначала я думаю, что это Джед. Мужчина лежит на животе в луже рвоты. Как только я вижу лужу, тошнотворный запах ударяет мне в ноздри.

Я наклоняюсь, колени у меня дрожат. Прижимаю пальцы к его шее. Только прикоснувшись к тонкой, морщинистой коже, я понимаю, что это твой отец. Твой отец мертв. «Всего лишь царапина!» – проносится у меня в голове, и кажется, что сейчас он встанет и как следует посмеется над такой забавной шуткой.

В каждой руке у него зажато по серебряному пистолету, сделанному явно на заказ. Помирать, так с музыкой, когда-то подумал он и предусмотрительно заказал на этот случай пару вычурных пушек. Мне приходится напомнить себе, что все происходящее – взаправду, а не урок с наглядным пособием. Все выглядит реальным и пахнет реально, но мой мозг продолжает твердить: «Не волнуйся! Сойди с ума! Так безопаснее».

Я прижимаю пальцы к запястью твоего отца и к его груди. Я чувствую ложбинку, в которой билось – и остановилось – его сердце, и думаю: «Я не хочу умирать».

Я приехала сюда, чтобы исчезнуть, но я не хочу. Я хочу жить, на хрен. Мне не нужно жить лучше. Мне не нужно жить правильно. Мне просто, черт возьми, нужно выжить.

Я беру лучшее ружье, какое только могу найти, с лазерным прицелом и такое хитроумное, что, вероятно, оно сможет прицелиться и выстрелить само, вообще без моего участия. Я проверяю, заряжено ли оно, хотя уверена, что заряжено.

Уверенным жестом человека, который делал такое десятки раз, я закидываю ружье на плечо.

– У меня ружье, – говорю, а точнее, шепчу я. – Если вы меня слышите, предупреждаю, у меня ружье.

Я возвращаюсь обратно через кухню.

Я слышу глухой удар на лестнице и резко оборачиваюсь, целясь во все стороны сразу. Во мраке вспыхивают два желтых глаза. Это одна из кошек. Не знаю, как она попала внутрь, но сейчас она шипит и разевает пасть в клоунской улыбке.

– Ничего страшного, киса. – Я опускаю ружье и со всех ног бегу к двери. Я снаружи, и за мной никто не гонится. Кругом тихо. Я спускаюсь по ступенькам к своей машине. Я открываю дверь, как вдруг до меня доносится тревожное ржание. Я его сразу узнаю. Это Белль Стар.

Крепко сжимая ружье, я бегу через ранчо. Громкий механический звук пугает меня, я отпрыгиваю в сторону. Но это всего-навсего включился, истошно шипя, полив. Я останавливаюсь посреди тропинки, стараясь не намокнуть. До чего чудно! Воздух так красиво переливается в тусклом уличном свете! Меня пытаются напугать? Или заманить в ловушку? Я вдыхаю, и мои ноздри горят.

А потом раздается крик, и я не могу сказать, лошадь это или человек. Полив шипит в последний раз и выключается. Я кратчайшим путем пробегаю мимо оранжереи, чтобы добраться до Белль Стар, и вдруг останавливаюсь на полном ходу. Я добралась до сада. В нем кто-то недавно копал. Колдовство твоей матери над кустами ежевики привело к тому, что они высохли и обесцветились. У куклы, которую я вытащила когда-то из-под кустов, нет лица, на его месте зияет пустота. А сами кусты кем-то замяты.

Мое сердце екает. Я одна? Я бываю по-настоящему одна хоть когда-нибудь, пусть даже в этой чертовой глухомани? Я подхожу ближе. По спине от нервов бегут мурашки. Я прижимаю ружье к бедру.

Кусты почти полностью отмерли, и теперь я наконец вижу, что скрывается под ними. Эпизод № 33: «В церковном саду были захоронены двадцать две девушки».

Все мои предыдущие планы уходят на второй план, потому что теперь остается только одно. Копать. И я копаю. Вода обжигает мои пальцы и покалывает на языке. Телефон с включенным фонариком зажат у меня в руке. Я готова сделать снимок, как только, что бы там ни было под кустами, покажется на свет. Я готова сделать снимок, прежде чем дать деру.

В реальной жизни выкопать тело оказывается трудно. Даже перекопанная земля тяжелая и каменистая. Я чувствую стервятников, кружащих над головой. Холодный пот стекает по спине, мои легкие горят, но я продолжаю копать. Я копаю усерднее. Так усердно, что, когда я ударяю о что-то мягкое, мне кажется «что это подушка», как описал это один из убийц «семьи» Мэнсона; «что это масло», ликуя, провозгласил убийца из эпизода № 38; «что это что-то очень естественное», добавил убийца в эпизоде о «Резне по гороскопу».

Теперь я вижу ее. Покрытую мхом и гнилью. Пахнущую давней смертью. Вот оно, мое тело.

Я с силой раздвигаю кусты, не обращая внимания на шипы, впивающиеся мне в кожу, и на корни, якорем тянущие меня вниз. Я снова копаю. Мне даже не нужно копать слишком глубоко. И вот у меня есть еще одно тело. На этот раз – плоть, отделяющаяся от кости и покрытая мохоподобной субстанцией. В глазницах копошатся личинки.

Меня тошнит прямо там, на лужайке. Меня трясет, как в лихорадке. Упав на колени, я слышу у себя в ушах: «Улики, улики. Не оставляй улик!» Но поделать с собой ничего не могу. Мне кажется, это я умерла. Мне кажется, что меня отравили. Я и есть эти тела. А эти тела – это я. Я – каждая женщина, которая когда-либо исчезла.