— Да ради Бога, о чем?
— Маргот, поверь, если доктор Шмельц поручил мне защищать его сына Амадея, я, разумеется, позабочусь и о Манфреде. Но мне нужны полномочия. От твоего мужа или от тебя.
— Но я ничего не понимаю, — в отчаянии воскликнула Маргот. — Что натворил Манфред?
— Пока трудно сказать. Факт, что вместе с Амадеем Шмельцем он очутился в неприятной ситуации. Они причастны к драке, имевшей трагические последствия… Нужно их выручать!
— Но, Господи, что же делать?
— Ничего, Маргот. Я все сделаю сам. Но мне нужны все полномочия.
И Маргот подписала заполненный бланк, не подозревая, какие проблемы создает этим своему мужу.
В понедельник, в половине одиннадцатого утра инспектор Кребс появился в кабинете Циммермана.
— Келлер уже сообщил мне, что произошло. Я тут же навестил Хелен Фоглер и попытался объяснить ей, насколько бы нам помогло, решись она наконец нарушить молчание о напавшем на нее человеке. Но она вновь отказалась. Правда, в ее поведении было что-то новое. Прямо чувствовалось, что она жутко чего-то боится. Но чего?
— Может быть, это чисто женская истерия? — размышлял Циммерман. — Или отзвуки пережитого нервного шока?
— Не думаю, — возразил Кребс. — Она боится чего-то совершенно конкретного.
— Не волнуйся, я добился, чтобы о ней позаботилась коллега Браш.
— То есть установил за ней контроль. Мне не сказав ни слова.
— Сделал я это только что, и думаю, что следить за Фоглер нужно хотя бы для того, чтобы обеспечить ее безопасность.
— Я и сам собирался попросить тебя об этом.
Решение комиссара Циммермана было абсолютно правильным. Но, как вскоре выяснилось, недостаточным. Он не подумал, что охрану нужно распространить не только на Хелен Фоглер, но и на ее дочь Сабину.
Позже в кулуарах полицай-президиума задавали вопрос, не забыл ли Циммерман об охране дочери Хелен намеренно, не было ли это одним из его испытанных трюков. От таких стреляных волков, как Циммерман и Келлер, всякого можно было ожидать.
— Знаете, пословица о Божьей мельнице, что мелет медленно, но неумолимо, не выходила у меня из головы.
Правда, когда я вырос, то решил, что и Бог, и его мельница остались в прошлом. Но не подумал о полиции.