Служебный автомобиль Циммермана остановился во дворе полицай-президиума, где еще светилось несколько окон.
— Можете пока набросать на бумаге первую оценку событий, — сказал комиссар Фельдеру, — только самое важное. Я скоро приду.
Фельдер поспешил к себе на третий этаж. Когда Циммерман сообщил дежурному о том, что вернулся, было уже четверть шестого.
— На сегодня все? — спросил тот.
— Еще нет.
— На девять часов советник Хедрих назначил совещание всего руководства.
— Значит, у меня почти четыре часа, — сказал Циммерман, — посплю в кабинете.
Дежурный заглянул в свои заметки.
— Комиссар Кребс хотел бы не откладывая поговорить с вами. Он поручил мне сообщить, когда вы вернетесь.
— Ну ладно, позвоните ему.
Через несколько минут комиссар Кребс уже стучал в дверь кабинета своего приятеля Циммермана. Стучался в дверь только Кребс, остальные в полицай-президиуме давно забыли о таких церемониях. Войдя, он увидел за столом Циммермана, с ним рядом — Фельдера. Оба смотрели в бумаги.
— Входи-входи, — пригласил хозяин Кребса. — Не извиняйся, что помешал, а то мы никогда не встретимся.
— После такой ночи у тебя еще хорошее настроение! — с завистью заметил Кребс, усаживаясь в жесткое кресло для допрашиваемых. — Наверное, это потому, что ты имеешь дело с чистой публикой.
— Эти аргументы мне слишком знакомы. — Циммерман отодвинул лежавший перед ним лист бумаги. — Я слышу их каждый раз, когда тебе хочется излить свои горести. В чем дело на этот раз?
— Я только хотел бы напомнить, что убийство, как ни жестоко это звучит, — событие ясное и однозначное. В моей работе все обстоит иначе. Чем я занимаюсь, с чем вожусь? Сперма, моча, фекалии, развратные и извращенные типы, часто дети… Люди, которые изнасилованы, растлены, унижены до конца жизни.