Слово

– Катя-а-а! Ка-те-ри-на-а-а!!!

Бежал, падал, путался в тальниках и краснопрутнике – чаща кругом такая, что не продерешься. К тому же ручейки, овраги, залитые водой, и берег – валится, валится… Баржа все дальше, дальше уходит. Только настигнет Петрович ее, поравняется, а впереди – протока. Бросится он в воду, переплывет – баржа за поворотом скрылась…

Очнулся Петрович, огляделся: баржи нет уже на реке, ушла, и место кругом незнакомое.

Посидел он на берегу, послушал, как журчит весенняя вода, как обрушивается яр, подмытый в глубине, и подался назад. От одежды лохмотья остались, босой, лицо ободрано, пальцы кровоточат. Наконец узнал место: в пятнадцати верстах от Останина оказался…

Люди потом говорили, дескать, провела тебя молдаванка: пока в ссылке была – пристроилась к мужику, чтобы нужду не терпеть, а срок вышел и бросила. Зачем был ты ей, дремучий лесной.человек, когда она к другой жизни привыкла? Он не верил и ждал. Но прошел год, другой, третий…

Видно, яблочки молдавские слаще лесной жизни.

…На заимку Петровича они пришли на закате. Успокоившийся мерин оглядел мутным взглядом белоствольные березняки, покосившуюся избу, разрушенное подворье и знакомым путем отправился в стайку. Там он протиснулся в ворота и лег, по-собачьи положив голову к передним ногам.

Петрович поднялся на крыльцо, дернул на себя дверь и остановился.

– Слушай, паря, а ты смеяться над книгами не будешь? – спросил он. – Я хоть и немоляка, но книги-то жалко… Старики мои наказывали беречь, не выбрасывать и в плохие руки не давать.

– Петрович… – сиплым от усталости и волнения голосом протянул Иван, однако старик не дослушал. Перешагнул порог избы и остановился, привалившись плечом к косяку…

В отделе редких книг и рукописей публичной библиотеки Анне и в голову бы никогда не пришло, что культуру иногда нужно защищать, как и свободу, – с оружием в руках.

Эх, не зря Никита Страстный, говорят, ездил всюду с маузером! Вот бы и ей тоже маузер или, на худой случай, ружье какое-нибудь.

Когда пришли на берег озера, Леонтий осмотрелся: Марья Егоровна была далеко, двое других покосников, сгребающих сено, едва виднелись сквозь осоку.

– Ишь, народу-то на лугах – никого, – сказал Леонтий. – Вёдро, убирать бы надо, а они и не думают. Дождя ждут, что ли…

Он примостился на кочке, зачерпнул в шляпу воды, напился и, утирая усы, проговорил:

– Холодная водичка… Видно, озеро глубокое, с ключами. В таком нырять нельзя. Нырнешь – судорогой сведет, и все… Ты садись, красавица, садись. В ногах правды нет.

– Змей боюсь, – сказала Анна. – Некоторые змеи туг кусаются…

Он понял намек, сверкнул глазами и, выплеснув воду, натянул шляпу на голову.

– Что за нужда привела тебя, девонька, в края-то наши? – не теряя самообладания, спросил Леонтий. – Что за интерес такой?

– Сено вот косим с Марьей Егоровной, – ответила Анна. – Чтоб коровку зимой кормить.