На далеких рубежах

Полковник Слива понял, что вопрос о нем решен заранее. Оставалось одно: либо соглашаться с этим решением, либо подавать в отставку.

-- Да, пожалуй, я подумаю, -- ответил полковник.

-- Вот и хорошо. Только вы, Семен Петрович, не волнуйтесь, не переживайте. Гнать мы вас не собираемся. Кстати, я вчера подписал приказ о снятии с вас взыскания.

Эти слова подбодрили полковника. Однако -- штаб... Нет, ни в коем случае! В штаб он не пойдет...

Майор Поддубный, который ожидал в приемной своей очереди, не мог не уловить на лице своего командира растерянности и озабоченности. И по тому, с какой неловкой поспешностью полковник, выйдя из кабинета генерала, шарил по карманам, ища свою трубку, он понял, что произошло что-то необычное. Он намеревался спросить полковника, но тотчас же услышал из уст генерала свою фамилию. Генерал вызвал его сам, минуя адъютанта.

С тяжелым сердцем зашагал Семен Петрович по коридору, попыхивая спасительной трубкой. Штаб, отставка -- вот слова, которые вертелись на уме. Он решительно не знал, какому из них отдать предпочтение. Оба они приносили ему боль и обиду.

Выкурив трубку, он набил ее вторично. Поддубный все еще находился там, за массивной дверью кабинета генерала. Наконец он вышел из приемной.

-- Ну что? -- поспешил к нему полковник.

-- Можете поздравить меня, Семен Петрович.

-- Заместителем назначили?

Поддубный заколебался: сказать или нет? Пожалуй, лучше сразу сказать.

-- На командира полка представляют.

-- Правда? -- искренне обрадовался полковник. -- В Кизыл-Калу?

-- Якобы да.

Полковник пожал майору руку и, оставив ему горящую трубку, поспешил в кабинет генерала.

Добрых полчаса, если не больше, ожидал Поддубный полковника. За это время он успел побывать в отделе боевой подготовки и в инженерном отделе, выяснил интересовавшие его вопросы, а полковник все еще не выходил от генерала. Наконец он появился в приемной. Лицо у него было какое-то растерянное. Он то улыбался в свои пышные, тронутые изморозью усы, то мрачнел как туча.

Всю дорогу до самого аэродрома молчал, курил не переставая трубку за трубкой.

Когда они вышли из машины и остановились возле самолета, он сказал с плохо скрытой обидой в голосе:

-- А меня все же отстранили...

Поддубному было жаль Семена Петровича. Хотелось в эту минуту сказать ему что-то теплое, успокаивающее, но не находились нужные слова.