– Видите, Нина Викторовна, теперь ему самому неловко… И это мне в вас, господин Горин, нравится, вы еще можете излечиться от цинизма.
– Я ничего плохого ей не делал, – сказал Горин.
– Беда в том, господин Горин, что вы не сделали ей ничего хорошего, – мягко, по-отечески ответил Аксель, и Нина благодарно пожала ему руку.
– Неужели вы можете мириться с унижением? – спросил Аксель, заглядывая в глаза Нины Викторовны.
– Так уж все у меня сложилось – козырная карта прошла мимо, – беспечно сказала она и рассмеялась, чтобы прогнать комок, подкативший к горлу.
– Хотите, я подскажу вам способ гордо выпрямиться? – продолжал Аксель.
Нина Викторовна подняла на него свои прекрасные глаза:
– Хочу.
Аксель долго молчал. Он уже знал цену Нине Викторовне, видел ее маленький встревоженный ум, ее увядшее честолюбие, ее мелкую, завистливую озлобленность. Конечно, все это, вместе взятое, в сочетании с ее редкой красотой тоже может пойти в дело. Что ж, попробуем оперировать ее понятиями.
– Для начала вам нужно освободиться от одной противной зависимости… материальной, – очень серьезно сказал Аксель. – Увы, мир так устроен, что, когда у человека есть деньги, он чувствует себя Человеком с большой буквы и все на свете кажется ему гораздо лучше. Не так ли?
Нина Викторовна настороженно молчала, сузив глаза. Она с горечью в душе подумала, что немец хочет предложить ей деньги за место на этой тахте, – все мужчины одинаковы…
– Мы с вами придумаем, Нина Викторовна, где и как достать денег, нисколько при этом не унижаясь, – продолжал Аксель.
Нина Викторовна вздохнула.
– Но деньги без унижений – это хорошо, правда?
– Еще бы…
– Не забудь меня, Нинель, тогда в молитвах своих, – подал голос Горин.
– Она, господин Горин, не забудет другое, – нравоучительно сказал Аксель. – Она не забудет перенесенных обид и унижений и однажды предъявит за них большой счет. И я научу ее, как это сделать, клянусь…
Боже, как было приятно с этим человеком! Может быть, впервые в жизни такой умный, такой значительный человек разговаривал с ней как равный и видел в ней то, что до него никто не замечал.
Утром, сидя перед зеркалом, Нина Викторовна долго и тщательно красила ресницы, думала и вспоминала вчерашний разговор. Это правда – она живет недостойно, и, конечно, ее унижают все, кому не лень. Он прав, этот умный немец… Но когда началось это? Кто первый толкнул ее в эту жизнь? Она вдруг отчетливо вспомнила летний день, когда председатель приемной комиссии театрального института, знаменитый артист и режиссер, сказал ей: «У вас нет данных стать артисткой, лицо – не в счет». Он говорил очень мягко, ласково, и от этого его слова звучали еще обиднее. Она возненавидела его. Не ходила на спектакли, которые он ставил и в которых изредка играл сам, рассказывала про него всякие гадости. Да, эта обида в ее большом счете будет стоять первой…
Когда она спустя некоторое время подписывала вербовочное обязательство, она думала только о том, что в ее жизни появляется большая тайна, возвышающая ее в собственных глазах и делающая ее жизнь совсем иной.