Таково было положение диктатора в ту ночь, когда произошли вышеописанные нами события.
В ту же ночь четвертого мая 1840 года мы вводим нашего читателя в одно из зданий на улице Ресторадора.
В передней, совершенно темной, спали, растянувшись на полу и закутавшись в свои пончо, двое гаучо и восемь человек индейцев из пампы, вооруженные
На плитах, которыми был вымощен огромный квадратный двор, не имевший ни одного фонаря, играли узкие струйки света, вырывавшегося из щели не плотно притворенной двери, ведущей в комнату, посередине которой стоял большой стол, а на нем всего один подсвечник с огарком сальной свечи. Вокруг стола стояло несколько простых стульев, на трех из них скорее валялись, чем сидели, трое мужчин с большими длинными усами, в плащах-пончо, накинутых на плечи, все трое с саблями.
Все они обладали какими-то особенно отталкивающими физиономиями и неприятным взглядом лукавых глаз: они носили на себе тот своеобразный отпечаток, свойственный исключительно агентам тайной полиции и сыщикам Лондона и Парижа, весь свой век озабоченным выслеживанием разных мерзавцев, которых ожидает каторга.
Из передней, если повернуть направо, вы попадали в узкий, проделанный в стене ход, из которого одна дверь вела направо, другая находилась в самом конце прохода, а третья вела налево.
За этой дверью была комната, не имевшая сообщения ни с какой другой; здесь сидел человек, весь одетый в черное и, казалось, погруженный в глубокое раздумье. Дверь в конце коридора вела в узкую темную кухню, а дверь направо — в приемную, смежную с довольно большим залом, в котором виднелся квадратный стол, покрытый ярко-красным сукном, несколько стульев вдоль стен, полная montura12, брошенная в угол, и еще кое-какие предметы, которые нам вскоре придется описывать подробно, составляли обстановку этой комнаты. Она имела два окна с жалюзи, выходившие на улицу, слева к ней примыкала спальня и затем еще несколько комнат. В одной из этих комнат, освещенной, как и все остальные, несколькими сальными свечами, спала какая-то женщина, в одежде: ее тесно стянутое платье мешало ей дышать, но, очевидно, усталость брала свое. В комнате с квадратным столом у стола сидело четверо мужчин: один из них довольно полный, казался на вид человеком лет сорока восьми; его пухлые румяные щеки, сжатые губы, высокий, но узкий сдавленный лоб, маленькие глаза, прикрытые тяжелыми веками, и темные, густые сросшиеся брови делали его наружность отнюдь не привлекательной. На нем были очень широкие брюки из черного сукна, куртка цвета коринфского винограда и черный галстук, обхватывавший всего один раз его шею, а на голове у него была широкополая соломенная шляпа, которая, в случае надобности, могла бы совершенно скрыть его черты, но в данный момент она была откинута далеко на затылок.
Трое его товарищей были молодые люди лет двадцати пяти—тридцати, скромно и просто одетые; двое из них были очень бледны, с ввалившимися от усталости или бессонницы глазами; все трое что-то писали.
Человек в соломенной шляпе читал одно за другим письма, целой кипой лежавшие перед ним на столе.
В углу этой комнаты находилась еще одна человеческая фигура: то был маленький старичок лет семидесяти, с бледным, мрачным и угрюмым лицом, на которое ниспадали в беспорядке пряди седых волос. Его слабая, плоская фигура с едва заметным физическим недостатком — искривлением позвоночника — была облачена в ярко-красный военный мундир, медные золоченые эполеты которого, украшенные густыми массивными кистями, слишком даже массивными в сравнении с хрупкой тщедушной наружностью их владельца, свесились с плеч и висели один на груди, а другой на спине. Ярко-пунцовый шелковый пояс, очень засаленный и драный, как и его мундир, все же придерживал маленькую шпагу, казавшуюся игрушечной. Панталоны совершенно неопределенного цвета и высокие сапоги, облепленные грязью, довершали парадный костюм этого маленького человека, который давал знать о своем существовании только тем, что поминутно ударял своим острым подбородком себе в грудь, продолжая с великим усердием бороться с одолевавшей его дремотой.
В противоположном углу на полу свернулся, как змея, другой человек. Это был мулат, насколько можно было видеть, маленький и толстый, одетый в одежду священника, уткнувшись коленями в грудь, он спал глубоким, крепким сном.
Стояла мертвая тишина.
Но вот один из секретарей поднял голову, оставив перо в чернильнице.
— Вы кончили? — обратился к нему человек в соломенной шляпе.
— Да, превосходнейший сеньор.
— Читайте!
— В провинции Тукуман: Марко Авельянеда, Хосе Тор-рибио дель Корро, Пьедрабуэна, Хосе Коламбре; в провинции Сальта: Торрибио Тедин, Хуан Франсиско Вальдес, Бернабе Лопес Сола.
— Больше никого?
— Никого, превосходнейший сеньор, это имена тех унитариев, которые решились подписать документы седьмого и десятого апреля этого года в провинции Тукуман и тринадцатого числа того же месяца в провинции Сальта.
— Те документы, из-за которых меня отказываются признавать правителем и губернатором Буэнос-Айреса и лишают полномочий во внешних сношениях и политике, — сказал с непостижимой улыбкой человек, которого именовали превосходнейшим сеньором, но который в действительности был не кто иной, как тиран, как диктатор Аргентинской республики, генерал Хуан Мануэль Росас.
ebooksa