— Ну, да! Худо или хорошо — окончить сразу все же лучше, чем проводить свою жизнь, подавая одну руку добру, а другую — злу.
— И это зло будет состоять в том…
— В том, что нам, например, снесут голову.
— Пусть ее сносят у тебя и твоих заговорщиков, очень хорошо, но у меня, человека спокойного, невинного, смирного, не способного причинять зло преднамеренно, предумышленно, с…
— Сядьте, мой дорогой учитель! — произнес молодой человек, прерывая дона Кандидо, который встал во время разговора.
— Что я сделал? Что такого, чтобы очутиться в том положении, в котором я нахожусь, подобно хрупкой лодке, разбиваемой бурными волнами океана?
— Что сделали, вы?
— Да, я!
— Тота! Вы в самом деле ничего не сделали?
— Нет, я ничего не сделал, сеньор дон Мигель; настанет время, когда моя связь с тобой разрушится, порвется: я преданнейший защитник самого знаменитого из всех ресторадоров света. Я люблю всю высокоуважаемую семью его превосходительства, как люблю и уважаю другого сеньора губернатора, доктора дона Фелипе, его предков и всех его детей. Я хотел…
— Вы хотели эмигрировать, сеньор дон Кандидо.
— Я!
— Вы! Это преступление против федерации, за которое расплачиваются головой.
— Доказательства?
— Сеньор дон Кандидо, вы решительно стремитесь быть повешенным кем-либо.
— Я?
— Я жду только, чтобы вы мне сказали кем: Росасом или Лавалем. Если первым, то для того, чтобы быть вам приятным, я сейчас же отправлюсь к полковнику Соломону, если же вторым, то подождите два или три дня, когда генерал Лаваль вступит в Буэнос-Айрес, тогда, как только представится случай, я поговорю с ним о секретаре сеньора дона Фелипе.
— Итак, я человек, попавший в воду?
— Нет, сеньор, вы будете человеком на воздухе, если будете продолжать говорить глупости так, как вы делаете это постоянно.
— Но, Мигель, сын мой, разве ты не видишь моего лица?