Росас

— Продолжайте, прелестная женщина, продолжайте!

— Во время обеда он поносил вас и дона Мигеля. В его руке сверкал кинжал, более длинный, чем у Брута, и с яростью Ореста он поклялся преследовать вас с большим ожесточением, чем Монтекки — Капулетти.11

— Это ужасно!

— Это еще не все.

— Не все?

— Да, он поклялся, что начиная с этой ночи, он и четверо других будут следить за вами и доном Мигелем, чтобы убить вас при первой встрече!

— Начиная с этой ночи!

— Да, при сравнении с замыслом Гаэте этот стих Креона уже не столь страшен:

— Знаете ли вы эти строки из «Архии», сеньор дон Кандидо?

— Оставьте меня в покое с вашими комедиями, сеньора, — вскричал дон Кандидо, вытирая пот, струившийся с его лба.

— Это не комедия, это страшная трагедия.

— Какая трагедия может быть ужаснее того, что со мной происходит, святой Боже?

— Хуже всего то, что вы и Мигель будете невинными жертвами, принесенными Юпитеру.

— Невинными! Я-то уж конечно невиновен! Адский кура Гаэте! Пусть его во сне мучает миллион змей!

— Тише! Даже здесь нас могут услышать. Мы живем на вулкане. Хотя я и женщина, но быть может, больше всех скомпрометирована моими старыми знакомствами и моими политическими взглядами. Вы знаете меня?

— Нет, я не хочу вас знать, сеньора.

— Уже давно я скомпрометирована.

— Вы?

— Я — все мои друзья были жертвами, приблизиться ко мне или иметь над своей головой меч ангела-истребителя — одно и то же. Я, мои друзья и несчастье образуем все втроем три единства классической трагедии, о чем мне часто твердил знаменитый поэт Лафинар, знавший, что ничем нельзя мне доставить большего удовольствия, как разговором о магистратуре. Итак — как только я поговорю с кем-нибудь, с ним непременно случается несчастье.

— И вы говорите мне это только сейчас! — вскричал дон Кандидо, поспешно хватаясь за свою шляпу и поднимаясь со скамьи.