Иначе было нельзя. Торопясь, мы избавлялись от медлительного, значительно более трудного продвижения на шестах. Час гребли по высокой воде спасал три-четыре полноценных часа для геологии.
Но как тяжело было разминать по утрам натруженные мускулы, ко вчерашней усталости прибавлять сегодняшнюю! И днем было тяжко, когда припекало солнце, а всего тяжелее вечером, на последних десяти километрах. По вечерам я забывал о науке, забывал об Ирине, ничего не оставалось, кроме больной руки, горящих ладоней, усталой поясницы.
Отвлекая себя, я считал взмахи весел до пятисот, потом до тысячи. Но рука болела все сильнее, мускулы становились вялыми. Я старался тащить весло плечом, спиной, держать его на вытянутой руке. Все внимание на этой вытянутой руке, здоровая гребет сама собой.
– Давайте я сменю вас, – с готовностью предлагал Николай.
Я рад бы смениться, но мне не хотелось считаться инвалидом. Не жалеет ли меня Николай, не смотрит ли снисходительно? Это никуда не годится. Нельзя давать себе поблажки. Установлено раз навсегда: мы гребем час, отдыхаем полчаса. Мой час еще не прошел. Он кончится за тем мысом. Ох, далеко еще!
Только во время получасовых отдыхов я замечал красоту берегов. Первый день мы плыли по бескрайному озеру, второй – по затопленным лесам. Проводники знали, где можно срезать излучины, и вели лодки по лесным тропинкам, огибая стволы берез, отодвигая колючие лапы елей. Лишь на третий день Лосьва стала походить на реку.
Но полчаса пролетают как одна минута. Неумолимая стрелка показывает – пора. И снова я берусь за тяжелые весла.
И-и-и, рраз!..
К счастью, трудовой день закончен. Маринов поворачивает свою лодку к берегу. Мы видим косогор, покрытый свежей травой, ложбинку, где так удобно станут палатки, слышим звонкие песни комаров, радующихся нашему прибытию.
Одна за другой лодки врезаются носом в глинистый берег. Подхватив красный, «кастрюльный» чемодан, Левушка выскакивает на берег.
Это самая лучшая минута в сутках.
4
Семнадцатого числа мы прошли за сутки шестнадцать километров, восемнадцатого – двадцать три, девятнадцатого – двадцать девять и к концу дня валились от усталости. Двадцатого мы прошли до ужина тридцать четыре километра, а после ужина просили Маринова сесть в лодки, чтобы плыть дальше.
Дело в том, что впереди показались первые обнажения, обрывистые голые берега, где так хорошо видны пласты горных пород.
Наконец-то обнажения! Наконец-то геологическая работа! И все забыто – московские и югринские хлопоты, ожидание самолета, комары и четверо суток галерного труда. Впереди великолепный косогор, живая геология!
– Разрешите сесть на весла, Леонид Павлович! Давайте доедем до обнажения сегодня. Право же, мы совсем не устали!
Все были наполнены радостным ожиданием, и Левушка, самый непосредственный из нас, выразил его вслух:
– Как вы думаете, Леонид Павлович, это тот самый разлом на краю глыбы, где должна быть нефть?
Но Маринов был суров и сдержан:
– Запомните, Левушка: нам никто не должен! Мы никому не давали взаймы, и никто не обязан расплачиваться с нами нефтью. Пожалуйста, ничего не знайте заранее…