— Я люблю вас!
— Я верю. И не надо больше об этом, — попросила Юля.
Но Кольцова уже нельзя было остановить.
— Милая! Родная! — тихо проговорил он дрогнувшим голосом. — Поговорите со мной. Ведь я скоро уеду. Сделаю этот дурацкий доклад — и уеду. И возможно, никогда-никогда больше не увижу вас. А ведь вы для меня единственная. Второй такой нет на всем белом свете. Мне, я думаю, повезло не меньше, чем Рею Девису.[1]
Юля засмеялась:
— Такого мне еще не говорили.
— И тем не менее никому ведь больше не удалось поймать нейтрино. А вы знаете, когда я понял, что назад для меня хода нет?
Юля не ответила.
— Уже тогда, когда встретил вас на станции. А когда вы полоскались в саду, мне показалось, что я брежу, — вспоминал Кольцов. — Я до сих пор помню все до мелочей. Сад был черным. Окно светилось желтым. Вода в бочке поблескивала синим. А туман стелился, как грушевый цвет.
— А вода в кадке была удивительно мягкая! — вспомнила Юля.
— А меня хозяйка потом ругала, почему я у нее теплой воды не попросил.
— Я совсем тогда не озябла.
— И это помню. Я стоял рядом с вами и чувствовал ваше тепло. Вы вообще тогда были ближе ко мне.
— Тогда все было естественно. И в саду. И на танкодроме.
— А теперь?
— Вы тоже стали другим. Вы считаете, что у вас теперь появились права. Я это почувствовала. И мне, очевидно, не надо было с вами встречаться. Но в таком случае я потеряла бы вас из виду. Не могла бы следить за вами. А я боюсь за вас.
— Что?
— Мне кажется, что вы перестанете работать. Плохо подготовитесь к докладу. Почему вы назвали его дурацким? Вы должны сделать его на самом высоком уровне. Вы даже не представляете, как он вам нужен!
— О чем вы говорите?
— О вас, Сергей Дмитриевич. И очень прошу вас: забудьте сейчас обо всем. И обо мне в том числе. Займитесь только подготовкой.