Человек-землетрясение

– Ничего хорошего, конечно?

– Правду. Что ты плейбой.

– Это было ошибкой. – Боб оттолкнулся от своей красной гоночной машины. – Плейбои действуют на женщин, как шампанское. Их хочется попробовать и захмелеть! Гельмут, ты, конечно, виртуоз в плане умственных способностей, но что касается женщин, ты – как ученик вспомогательной школы. Ну давай… представь меня ей. Если кого-то зовут Ева, во мне просыпается Адам…

Гельмут Хансен пошел вместе с Бобом к своей машине. Ева Коттман вылезла и сразу подала Бобу руку, как только он подошел к ней. Ее улыбка, большие голубые глаза, развевающиеся по ветру шелковистые волосы, ее освежающая естественность подействовали на Боба как бодрящий душ.

– Вы Боб Баррайс, – сказала Ева, прежде чем он успел что-то произнести. – Гельмут мне вас точно описал. Он сказал, что вы его лучший и единственный друг.

Это был ловкий ход, который сразу связал Бобу руки. Он чарующе улыбнулся и придал своему голосу тот бархатистый тембр, на который женщины липли, как пчелы на мед.

– Удивительно, что такой ученый сухарь, как Гельмут, смог поймать в свои сети такую нежную весну. Ева, я искренне рад, что вы скоро станете членом нашей семьи. А теперь вперед, к дядюшке Теодору, верховному жрецу Баррайсов!

Ева Коттман снова села в машину, Боб подмигнул Хансену и вытянул губы трубочкой.

– Мед! – проговорил он тихо, когда Ева уже сидела в машине. – Просто мед, дорогуша!

– Не забудь: я убью тебя!

– Я буду вспоминать об этом, когда поцелую ее в первый раз. Он повернулся и не спеша отправился к своей красной машине.

Хансен смотрел ему вслед, сжав кулаки. «И почему такие живут, а Лутц Адамс умер? – подумал он. – Да, прав тот, кто называет высшие силы слепыми…»

Тем временем на вилле Баррайсов, в библиотеке, шел чреватый последствиями разговор. Тео Хаферкамп и доктор Дорлах сидели за рюмкой коньяка друг против друга, Матильда Баррайс стояла у большого створчатого окна и беззвучно плакала.

Дядя Теодор был полон решимости поставить точки над i.

– Завывания и дробь зубами больше не помогут, – громко объявил он. По его голосу было ясно, что он не потерпит никаких возражений. – До сих пор нам удавалось прикрывать Боба. От трех девушек мы откупились, двум оплатили аборты в Англии. Мы финансировали его гоночные машины, его поездки, его гостиничные счета, его бессмысленную, ленивую жизнь бродяги. После аттестата зрелости он стоит нам кучу денег, а работает лишь в постелях! Наш банковский счет, само собой разумеется, это выдерживает, расходы Боба никогда не превысят наших доходов, но ведь всему есть предел! Смерть Лутца Адамса – я, видит Бог, не желаю пускаться в дальнейшие расследования, чтобы не заработать инфаркта, – но эта смерть и скандал на кладбище были последней каплей! И не надо говорить, доктор, что старого Адамса можно было бы упечь в психушку. Он туда не попадет, потому что я этого не хочу! Если уж отсюда кто-то исчезнет, то это Боб!

– Он – мой ребенок! – воскликнула от окна Матильда.

– Он наш крест, который всем нам нести до конца! Матильда, сколько раз он тебя бил?

– Теодор! – выкрикнула в ужасе Матильда Баррайс. Доктор Дорлах со звоном поставил свою рюмку на стол. Хаферкамп зло кивнул.

– Не разыгрывай трагедии, Матильда! Да, доктор, он бьет ее. Сын поднимает руку на свою мать. Четыре раза мне известны самому… а сколько раз это было на самом деле, Матильда?

– О, какая подлость! Какая подлость! Все сговорились против него, только потому, что он так красив, так элегантен, так воспитан… – Она, протестуя, топнула ногой и выбежала из библиотеки. Доктор Дорлах выждал, пока за ней захлопнулась дверь.