Человек-землетрясение

Боб Баррайс дрожащими руками вытер глаза. Все присутствующие сочувствовали ему. Директор ралли взволнованно шмыгал носом. Комиссар Лаваль печально смотрел на обгоревший остов. Тонкий слой свежего снега сделал из него фантастическую скульптуру.

– Машина загорелась сразу? – спросил он.

– Как после взрыва.

– Но она не взорвалась.

– Я сказал – как, господин комиссар.

– И вы уже не могли вытащить вашего друга?

– Нет. Он был так зажат, что, сколько я ни тянул, ни тащил его, ничего не помогало. А потом, когда пламя стало слишком высоким… – Боб поднял свои толсто забинтованные руки. Это было достаточно красноречиво. Никто не может требовать, чтобы человек сгорал ради дружбы. Граница готовности прийти на помощь – человеческое бессилие.

– Я смог вытащить огнетушитель, – тихо проговорил Боб и закрыл глаза. Один из шведов поддержал его. Комиссар Лаваль покусывал нижнюю губу. – Но от такого огнетушителя мало проку, когда все залито горящим бензином. Я почти все вылил на Лутца, но, боюсь, он был уже мертв…

– И тогда вы побежали назад, на дорогу?

– Да, но я не помню, как я до нее добрался. У меня просто провал в памяти.

– Типичное воздействие шока. – Судебный врач положил ладонь на руку Боба. – Если допрос вас чересчур утомляет, месье…

– Нет, спасибо. Я выдержу. – Боб вымученно улыбнулся. – Эта ночь! Эта ужасная ночь! Я никогда не смогу забыть ее. Когда я увидел Лутца, объятого пламенем… – Он прижал забинтованные руки к глазам и всхлипнул.

Комиссар Лаваль прекратил допрос и занес в протокол: «Второй водитель и участник аварии Боб Баррайс, двадцать четыре года, профессия фабрикант, все еще находится под впечатлением случившегося. Со стороны полиции его показания не подвергаются сомнению. Таким образом, восстановление хода событий закончено».

И у французских чиновников свой особый язык, как у всех чиновников в этом мире. Наверное, причина в конторском климате.

В этот же вечер – обломки были отправлены в металлолом, ведь неясностей больше не было – Боб Баррайс стал центром внимания на большом балу, посвященном ралли, в Монте-Карло. Была упомянута трагическая смерть Лутца Адамса, две тысячи гостей во фраках и сверкающих вечерних платьях поднялись на минуту, молча опустив головы… Потом оркестр грянул туш, и победитель «Европейского ралли», испанец Хуан Анель, открыл торжественный полонез.

Это был не траурный марш, а приглашение к бурной бальной ночи. Боб Баррайс танцевал до самого утра. На забинтованные руки он надел широкие белые кожаные перчатки, которые срочно изготовил мастер за особую плату.

Впервые он был среди самого избранного общества. Его мечта, осуществилась: он танцевал с Пией Коккони, красавицей с копной черных волос, о которой все знали, что она была любовницей принца Орланда. До этой ночи. Боб Баррайс ворвался во владения сильных мира сего. Пия Коккони пошла за ним в его номер и глухо засмеялась, когда он начал раздевать ее своими забинтованными руками.

Снова это бульканье в голосе. Это грудное воркование. Призывный клич дикой самки.

– Ты герой дня, дорогой, – сказала Пия Коккони, лежа на нем и обхватив его ногами.

– Я стану героем тысячи ночей, – ответил Боб. Взгляд его больших голубых глаз потемнел.