— Вот он где, Уллуг-хан! — нагнулся внезапно Рахим. — Не спрячешься, падаль! Твой путь — за Кара-батыем!
Он взмахнул клинком. Я остановил руку:
— Не торопись, Рахим-бай! Мы еще поговорим с Уллуг-ханом. Прикажи лучше дать огня: раз уж я здесь, я осмотрю зиндан изнутри.
— Ради Аллаха, подымайся скорее, таксыр. Подумать только: упасть к этому зверью, из которых каждый готов выпить кровь собственной матери.
— Огня, Рахим! Не заставляй меня приказывать дважды.
Рахим дал знак. Фонарь был, очевидно, наготове: его спустили мгновенно. Внутренность тюрьмы осветилась.
Мы стояли на дне обширной, конусом сужавшейся вверх, глубокой ямы. Пол и стены облицованы были скользким заплесневелым плитняком, так что подняться по наклонной стене к выходу действительно не было никакой возможности. На аршин от пола в плиты стены вделаны два огромных кольца; от кольца к кольцу — толстая — звено в три пальца — цепь, извивами своими загромождавшая пол подземелья. К звеньям ее обручами, запаянными на пояс, прикованы, тесно, вплотную друг к другу, люди; каждое движение тянет за собою по цепи всех остальных. На руках — кандалы, подтянутые к той же цепи, так что поднять руку можно на уровень рта — не дальше; на ногах — колодки или кандалы. Пол густо покрыт испражнениями; на стенах, на кучах кала, на полуистлевшей от сырости одежде заключенных — кучами ползают насекомые. Особенно много клопов: стены местами рыжели огромными квадратами, сплошь покрытыми ими.
В зиндане было тридцать три тела; из них двое — в самой середине цепи — полуразложились уже. Из-под серой, гнойной кожи, из пустых глазниц точились черви. Одному из них я продавил, падая, грудную клетку.
— Давно умерли эти?
— Вторую неделю. Отсюда никогда не убирают тел.
— Вас кормят?
— Вот котел: два раза в день в него наливают воду. В полдень… во славу солнца!..
Ядом брызнуло слово…
— Молчи, фальшивомонетчик!.. Спускают котел с похлебкою. Если родственники присылают съестное — передают на конце копья, сколько острие удержит. Остальное идет страже…
— Мухаммад и Алий, заступники праведных! — надрывается Рахим. — Идем скорее, таксыр. Ты ведь покрыт нечистью, от укусов ее — дурная делается болезнь. Гей, вы, там, спускайте же лестницу!
Уллуг-хан внезапно припал головою к моему сапогу:
— Таксыр, спаси! Ты разумеешь узбекскую речь… ты слышал, что говорил Кара-батый! Рахметулла прикажет убить меня, как убили уже Кара-батыя. Сохрани мне жизнь, таксыр! Здесь и так живут недолго.
Жизнь! В этом зиндане…
— Молчи, гад! — рванулся к нему Рахим.
Я отстранил его снова: