— И если вы приехали с госпожой Сандомирской, значит, предстоит сделка до десяти тысяч долларов. Боюсь только, что у меня уже не будет столько свободных денег, чтобы купить у вас весь товар.
— Это всего лишь полоса из трех марок. Вот как…
— Да, но вы давно интересовались этими марками. Они стоят тридцати-сорока раритетов.
— Неужели вы говорите о «близнецах»? Вот именно. Они со мной!
— Однако вы должны знать, что я давно не занимаюсь марками…
— Господин Блюм, я это знаю, как знаю и то, что сейчас вы охотно ими займетесь.
— А! Вы уже знаете, какие дела творятся у нас?
— Знаю и весьма сочувствую.
— Представляю, сколько вы запросите за свое сокровище. Наверное, тысяч пятнадцать. Это почти все, что у меня есть.
— Неужели вы думаете, что я стал бы переезжать границу и отрывать от дел моих друзей за пятнадцать тысяч долларов? Уверен, что вы пошутили.
— Покажите, по крайней мере, вашу полосу. Мой бог! Эта красная бумажка стоит тысяч, как будто ее создал Рафаэль или Дюрер! Они подлинные, госпожа Сандомирская?
Валери Сандомирская пила маленькими глотками настойку. Услышав обращенный к ней вопрос, она поставила рюмку и улыбнулась:
— Если бы они были фальшивыми, то меня не было бы здесь. В отличие от многих других, я зарабатываю свой хлеб честностью. Стоит мне обмануть хоть раз — и я умру с голода.
— Сколько они стоят сейчас?
— Столько, сколько за них заплатят.
— Остроумно. Самая дорогая марка в мире, господин Лусто, оценивается в пятьдесят тысяч — это единственный экземпляр Британской Гвианы.
— Здесь полоса из трех марок.
— Три марки стоят дешевле, чем одна-единственная.
— Странная логика! Я прошу за «близнецов» сто тысяч долларов, хотя уверен, что мог бы получить от вас и больше.
— Мой бог! Кто-то из нас сошел с ума! Сто тысяч за три марки? Это немыслимо! Это чудовищная цифра.