Рудольф вошел к себе. С начала войны он не выезжал из Берлина. Наталья Даниловна мысленно подивилась тому, как изменился он за последние месяцы. Он мало напоминал Романа Ивановича Кротова — потолстел, у него появились солидные манеры.
— А я уже давно жду вас, Руди.
Не зажигая света, они сели на низкий диван. Голос Рудольфа звучал виновато:
— Мы так редко видимся, Натали. Это не моя вина. Условия войны… И притом неприятности, неприятности…
— Какие же? У вас раньше не было от меня секретов. А я хотела бы поговорить с вами, посоветоваться.
— Как всегда, готов служить вам, Натали.
— Я пришла к выводу, что нам надо ехать на восточный фронт.
Они говорили по-русски. Ни он, ни она еще не вполне привыкли к названию «восточный фронт», которое появилось в газетах, в телеграммах-молниях, — их выставляли в витринах магазинов.
— Почему это пришло вам в голову?
— А разве вы не упрекали меня в пассивности, не призывали к мести, не твердили, что это наш долг?
— Не хитрите, Натали. Вам наплевать на идеалы. Просто вас привлекает война, как она привлекала авантюристов во все времена.
— Вы считаете меня авантюристкой?
— Нас с вами обоих, до известной степени…
— Это что-то новое в вас, Руди.
— Ах, Натали, вы не знаете всего! И это лучше для вас…
— Знаю, Руди. Знаю, что любой мальчишка, одержавший «победу» в парижских кабаках, смотрит на вас свысока только потому, что вы не носите погоны, не были рядом с ним, что вы не «воевали»…
— Не будем об этом! — сердито прервал Рудольф.
Она поняла, что самолюбие его страдает.
— А как же насчет поездки на фронт, Руди?
— Натали, я делаю очень-очень важное дело, которое даст для войны с большевиками больше, чем я могу дать своим личным участием в ней. Может быть, и мне потом придется выехать на поля сражений. И тогда я хотел бы, чтобы вы были рядом со мной. Потому что вы смелая женщина и потому что я уже не мыслю своего будущего без вас. Вдвоем мы еще многого добьемся, Натали.