— И Кремль… Смотри, Спасская башня, часы! — Бубырь словно удивлялся, что все осталось на месте после того как они залезли в центре Москвы на крышу двенадцатиэтажного дома.
— А почему на Мавзолее никого нет? — спросила Нинка.
— Еще рано… — Придерживаясь за парапет, Пашка взглянул на часы, висящие далеко внизу. — Только четверть десятого. Все правительство, академик Андрюхин и Юра Сергеев выйдут ровно в десять.
— Ты бы хотел там быть?
— Я? — Пашка хмуро пожал плечами. — Зачем?
— А я бы пошла! — Нинка глядела на Пашку снизу вверх и расправляла грязными пальцами свой замечательный бант. — Я бы пошла и всем крикнула: «Здравствуйте, люди!»
— Крикни здесь, — посоветовал Пашка.
— А что? — Лицо Нинки вспыхнуло радостной решительностью. — Думаешь, не крикну? Думаешь, испугаюсь?
Она уцепилась худыми пальцами за парапет, нагнулась над далекими, яркими толпами и пронзительно, что было мочи, закричала:
— Здравствуйте-е!.. Люди-и!..
Но улица продолжала катить свои пестрые волны так, как будто ничего не случилось.
— Боже мой! — задыхаясь, едва выговорил папа, показываясь в этот момент над крышей. — Что бы сказала мама!..
— Где-то сейчас Юра и академик Андрюхин?.. — мечтательно протянула Нинка, вглядываясь в Мавзолей.
— А они здесь! — услышали ребята знакомый голос.
Над крышей, одно за другим, показались смеющиеся лица академика Андрю-хина, Юры и Жени.
Все бросились к ним.
— Не знаю, выйдет ли из тебя ученый, — сказал Андрюхин, обнимая Пашку за плечи, — но на местности ты ориентируешься потрясающе! Какую высотку занял, а?
Они уселись прямо на крыше, продев ноги сквозь железные прутья ограды.
Несколько минут все любовались Москвой, нежно-голубым небом, пронизанным солнцем; прислушивались к праздничному гулу. Потом, глубоко вздохнув, Бубырь сказал:
— А что дальше?.. Опять учиться?