— Я идиот, которого обвели, как мальчишку! — с трудом выговорил он. — Но эти мерзавцы рано смеются… — Пастор облизнул сухие, побелевшие губы. — Спрашивайте, я к вашим услугам.
Брухмиллер рассказал все и о том, как ему было отказано в визе, и как его вызвали к Гопкинсу.
— Ваши друзья, Гопкинс и компания, сейчас трубят чуть ли не во всех газетах Западной Германии, а также и ряде других стран о том, как ни в чем не повинный интурист Брухмиллер арестован нами.
— Что я сейчас должен сделать? — коротко и решительно спросил пастор.
Ненависть к Гопкинсу и Вернеру, так одурачивших его, охватила Брухмиллера.
— Они сделали меня посмешищем и болваном, но и я не пощажу их! — задыхаясь от стыда и гнева, выговорил он. — Я… я хочу гласности…
— Нам не стоит большого труда опровергнуть всю эту лживую газетную шумиху. У нас есть ваши показания, мы можем опубликовать их…
— Нет, нет, этого мало! — яростно закричал пастор. — Я хочу гласности, сам, своими словами рассказать об этой банде жуликов, так… — он задыхался, — так бессовестно опозоривших меня.
— Чего ж вы хотите? — спросил его один из следователей.
— Я выступлю на пресс-конференции, — решительно сказал пастор. — Я выступлю перед журналистами, перед всеми… О-о, я отомщу, и пусть потом мне и придется плохо от Гопкинса и Вернера, но я рассчитаюсь с ними!
— Вы хотите созвать пресс-конференцию? — спросил его собеседник.
— Да, да! Пресс-конференцию. И да будут прокляты Гопкинс, Вернер, Щербатов и все клады!.. — с отчаянием выкрикнул пастор.
— Думаю, что с вами ничего не случится. Гопкинс после вашего провала и не вспомнит о вас, а Вернера вы легко купите за тысячу марок.
…В просторном зале было немного людей. Несколько советских и иностранных корреспондентов, три фотографа, четверо штатских, сидевших рядом с полковником, и все интуристы, все двадцать шесть человек, с которыми пастор совсем недавно приехал в СССР.
Брухмиллер был мрачен. Его идиотская поездка в Россию, глупые поиски клада, жадность, превратившая его в посмешище для всех этих людей, — все стало достоянием газет, журналов, кино. Он вспомнил и Лотхен, которая считала его умницей и удачливым дельцом, он вспомнил и о подарках, которые обещал ей.
Пастор, не глядя на окружающих, сел на приготовленный ему стул.
— Начнем, — сказал председательствующий.
И Брухмиллер, сначала угрюмо, потом спокойней стал рассказывать все то, что привело его в Россию.
Иногда он отпивал глоток воды и, глядя в пространство, отвечал на вопросы корреспондентов.
Пораженные интуристы молчали. На их глазах пожилой и почтенный пастор, их спутник и милый знакомый, превращался в неудачливого стяжателя и разведчика.