— Д’Ашперон — наш доброносец. Я пойду к нему, чтобы служить не чванству кардинала, а вместе с герцогом нашему общему Делу.
— Потому я тебя и одобряю. Уэлл, уэлл! А теперь иди, оставь меня и отдохни. Я, кажется, усну. И может быть, проснусь. Вери найс!
Но солярий Тристан, Демоний Сократа и Сирано де Бержерака, современник Фидия, Перикла, Кромвеля и Ришелье, не проснулся…
На этот раз «летающая башня» взлетела из горного ущелья не из костра изуверов, но пламя вспыхнуло под ней, подняв ее, как на вырастающем из земли огненном столбе, а по камням ущелья упавшей тучей расползался черный дым, как нельзя больше отражавший горе стоящего поодаль на горном склоне Сирано де Бержерака.
Незадолго до того, он, обученный еще Тристаном, проделал с приборами ракеты нужные манипуляции, чтобы через некоторое время, достаточное, чтобы покинуть корабль, заработали бы сами собой ракетные устройства и подняли к небу гигантскую башню с единственным своим мертвым пассажиром, оказавшимся совсем не бессмертным Демонием, чтобы унести в межзвездное пространство и навсегда сохранить нетленным тело.
Ракета растворилась, исчезла в синем небе, заглохли раскаты грома в горах, где не прошло дождя.
Сирано почувствовал полное и безнадежное одиночество. Он упал на землю и зарыдал, зная, что его никто не видит.
Он не звал, какое время пролежал на земле, но когда повернул мокрое от слез лицо, то не поверил глазам.
У скалы недвижно застыла, словно каменная, фигура индейца со скрещенными на груди руками.
Он был в мягких мокасинах на ногах, в кожаных брюках с бахромой по шву, в куртке, расшитой такой же бахромой, и в шапке с ярким пером. У правого бедра висел колчан со стрелами, у левого — томагавк, боевой топорик, а за спиной виднелся огромный лук.
Индеец, конечно, давно мог бы сразить Сирано стрелой, однако, видимо, ждал, когда он придет в себя, став свидетелем его горя.
Сирано вскочил одним движением и взглянул в узкие темные глаза, наблюдавшие за ним с холодным спокойствием. Тогда Сирано снял висевшую у него на перевязи шпагу, положил ее у ног и протянул индейцу обе руки ладонями вперед.
— Франция! Квебек! — произнес Сирано, надеясь, что здесь все-таки Новая Франция и французские слова могут быть знакомы аборигену.
Индеец молчал, никак не реагируя ни на слова, ни на жесты чужеземца.
Тогда Сирано улыбнулся, приветливо, сердечно.
Вероятно, из всех видов общения людей друг с другом улыбка самое общепонятное и действенное средство передачи мыслей и желаний, способное преодолеть барьеры и языковые, и даже порожденные враждой.
Индеец, не меняя каменного выражения лица, сказал несколько французских слов:
— Колдун. Аббат. Костер.
Для Сирано этого бы то достаточно, чтобы понять, что индеец видел запуск ракетного корабля, совершенный, как он понял, Сирано. И он, конечно, в его представлении — колдун. А у аббата такого колдуна ждет костер. Очевидно, индейцу были знакомы нравы служителей святой католической церкви.
Сирано, превозмогая головокружение, коснулся рукой сердца.