Во цвете самых пылких лет

22
18
20
22
24
26
28
30

— Иди, отдыхай. Охолонись немножко, подумай. И когда поймешь, что потерял, приходи снова. Поговорим… возможно. Я в тебя еще верю. Привет!

Он сел в кабину, включил мотор и поехал к складу. Васька стоял, думал. Что за наваждение! Ведь если бы Стасик не сказал последней фразы про Славку — пускай, мол, он сам выкручивается! — Васька наверняка вступил бы с ним в какие-то разговоры, переговоры и, возможно, даже занял бы у него денег на билет. А может быть, так и надо было сделать? Но нет, Славку он не мог простить шоферу. Видно, сам Стасик никогда ни с кем не дружил, если допускает, что можно оставить в беде друга!

С книжкой Васька уже распрощался и теперь соображал, как бы Славке объяснить ситуацию, да так, чтобы он снова не разозлился, не убежал куда глаза глядят. Временами накатывала жуткая неприязнь к Стасику. А может, надо было все-таки дать ему по морде?..

37

К Васькиному приходу Славка спал, ровно и глубоко дыша. Васька сел рядом с ним и стал жевать саечку. За едой он шумно вздыхал и тем разбудил Славку. Тот, увидав рядом друга, обрадовался, и теперь в нем уже не было ни презрения, ни гнева: видно, тоже настрадался в одиночку. Сказал:

— Привет, Тарабукин!

Ваську аж выгнуло дугой от счастья и благодарности. Тут же чувство вины за то, что друг заболел, когда его не было рядом, за то, что больной столько был один, без всякого присмотра, черт-те где, вспыхнуло очень сильно.

— Ты, Славка, извини меня, если виноват. Я хотел, как лучше. Ходил вот на базу, говорил со Стасиком — не отдает он обратно книжку твою, зараза! Все, мол, было честно, а честные сделки не переигрываются. Но ты не переживай. Приедем домой — я тебе такую книжку достану. Обязательно достану, даю слово. А твоей матери какая разница — что эта; что другая? Верно ведь?

— Да при чем здесь, Васька, мать? Ей-то, может, и все равно. Книжка мне нужна, мне самому, понимаешь? Причем сейчас, теперь именно!.. Да ладно, чего уж там…

Васька, хоть и выглядел виновато, но глаза у него были удивленные, и Славка горько подумал: неужели он до сих пор не понял, что книжка — не просто вещь, которую можно купить, или продать, или обменять? Что она может быть дорога человеку еще и чем-то другим — тем, что в ней скрыто?

На другой день Славке стало легче, а температура упала даже до нормальной. Он был поглощен процессом своего выздоровления: сидел или лежал и все ощупывал себя, дотрагиваясь то до одного, то до другого места на теле. Трогал икры и говорил:

— Одрябли.

О руках:

— Пальцы утратили гибкость.

О голове, наконец:

— Нет твердости мышления.

Ни на какую работу он, конечно, не пошел. Сказал Ваське:

— И ты тоже не ходи. Мне одному будет скучно.

Васька подумал, помялся и махнул рукой: да ну ее, в самом деле, эту овощебазу, с ее стасиками, бичами, махнюками, талинами христофоровнами… Имеет он или нет право побыть день с выздоравливающим другом, а не гнуть горб с утра до вечера, круглое катать, плоское таскать? И еще ему не хотелось встречаться со Стасиком, намекавшим на какой-то разговор, который может между ними состояться. Завтра будет день в конце концов! И Васька словно снова ощутил больной, острый удар Стасиковой костяшки в свой позвоночник.

Они чинно позавтракали в дешевой столовке и отправились гулять по городу. Глазели на витрины, цветочные клумбы, изучали объявления, заходили в магазины, справлялись о ценах на товары. Идти на пляж, на жару, друзья все-таки остерегались: Славку еще немножко познабливало. Однако напрасны были страхи и предосторожности — к обеду они все равно оказались там и ныряли, и загорали, и, растопырив глаза, выскакивали из воды, преследуя визжащих девчонок.