— Пойду. Пора налаживать передвижку. Картина “Пирогов”. Приходите.
— Обязательно придем, дорогой, — откликнулся Акопов. — Не видал еще “Пирогова”. А ты, Борис?
— Да из нас, наверное, один Столяров видел ее. Он только-только с Большой земли.
— Хорошая картина, — подтвердил Столяров. — Посмотрел бы еще раз, да устал с дороги. Хочу отдохнуть.
— Кстати, здесь место только для двоих — Борису и Столярову, — сказал Акопов. — Где мне лучше переночевать, папаша Томб?
— В сельсовете диван. Там тепло.
— Сельсовет? Отлично, — решил Акопов. — Пойдем, Боря. Помоги саквояж нести, и пойдем кино смотреть.
Уже одевшийся Ренвиль взглянул на Гырголя.
— А я в твоей комнатке буду ночевать, можно? — спросил он.
— Зачем спрашиваешь, Ренвиль? — укоризненно откликнулся Томб. — Конечно, переночуешь. Гарри, проводи гостей к председателю.
И все, кроме Томба и Столярова, вышли на улицу.
Сеанс длился часа три. После этого Ренвиль выдавал колхозникам книги, Борис с Акоповым гуляли по берегу замерзшего моря. Проводив Акопова, Борис вернулся на свою квартиру. Была поздняя ночь. Столяров укладывался в кровать.
— Я думал, вы уже спите, Петр Петрович. Ну, ложитесь, ложитесь, мне нужно еще поработать.
Борис вынул из чемодана книги, тетради, подкрутил лампу и принялся готовиться к урокам.
Когда на часах было без четверти шесть, Борис удовлетворенно потянулся, зевнул, быстро разделся, юркнул под одеяло и повернулся к стене, оклеенной газетами. Прямо на него с пожелтевших “Известий” смотрела балерина Уланова, тускло освещенная мигающей лампой.
— За два часа прекрасно высплюсь, — подмигнул Борис балерине и потушил лампу. — А в восемь поедем в Калигран, — пробормотал он, засыпая.
Но выспаться ему не удалось.
— Колосов! Борис Николаевич!
— Что такое? — не сразу понял Борис.
Над ним стоял Ренвиль и теребил его за плечо: