— Так точно! Но безуспешно. Могила Задереги чиста. Цветов нет. А учительницы, сказал нам доверенный человек, уже шестой день в селе нет. Свет в хате не горит. Тишина.
— Вот это да! — протянул Загоруйко. — Неужели она ушла совсем в банду?
…Склонившись над кроватью учительницы, Тоня осмотрела ее и радостно сказала:
— Ну, видите, все идет хорошо. А вы боялись. Теперь могу вам сказать, что выкарабкались вы из очень неприятной истории. Отросток набух и каждую минуту мог прорваться. А тогда — перитонит…
— Вы не представляете себе, как я благодарна вам, пани доктор! — сказала учительница. — И мне так стыдно, что до сих пор я не могу еще зреванжуватыся!
— Что это значит “зреванжуватыся”? — заинтересовалась Тоня.
— Ну, отблагодарить вас как следует… Слова-то — пустое.
— Глупости какие! — вспыхнула Тоня. Как вы можете думать об этом?
В палату вошла санитарка и тихо сказала:
— Вас просят, Антонина Дмитриевна!
— Простите, я сейчас вернусь, Мирослава, — пообещала Тоня и, засовывая в кармашек фонендоскоп, быстро вышла в коридор.
В ординаторской ее ожидал майор Загоруйко. Белый халат кое-как наброшен поверх кителя. Видно, майор торопится, не собираясь долго задерживаться в больнице.
— Извините, ради бога, но дело очень срочное, — говорит майор. — Тонечка, вы мне говорили, что ваш жених хорошо пел…
— Он нашелся, да? — воскликнула Тоня.
— Тонечка, милая, не волнуйтесь… Еще пока ничего не известно. Ответьте, как он пел: хорошо или как любитель? Какой у него голос?
Стараясь взять себя в руки, Тоня ответила:
— Гнат пел прекрасно. Не было вечера в институте, на котором он бы не выступал. Сильный голос. Лирический тенор… Так что с ним?
— Тонечка… Поймите, пока еще туманно, но поверьте…
— Туманно? — воскликнула Тоня. — Так зачем же вы рану бередите этими вопросами? — И она выбежала из ординаторской.
Мирослава сразу заметила встревоженное состояние врача.