— Наконец собрались все до родной хаты, — сказал Чепига, лаская одной рукой сына и прижимаясь плечом к жене.
— Кто же поранил тебя, Тымишу? — кивая на руку, спросила Дзюнка. — Там, в тюрьме?
— Из тюрьмы я вышел целым, а уже тут свои поранили. Те, которых выпускал я на кривые дороги.
Тут Дзюнка заметила стоящего в полутьме светлицы Оксиюка. Перехватив ее взгляд, Чепига спохватился и сказал:
— Знакомься, Дзюнка, это мой старый приятель по гимназии…
Дзвонимира, или попросту сокращенно Дзюнка, приглядываясь к Оксиюку, шагнула к нему, но вдруг сказала настороженно:
— А я… знаю этого пана, Тымишу!.. Как он попал сюда?
— Мамо, это тот, что топал на вас ногами, угрожал, а вы, мамо, плакали, — звонким настороженным голосом подтвердил сын Чепиги.
— Откуда ты можешь его знать? — недоверчиво спросил Чепига.
— В Мюнхене он приходил к нам, когда ты свою статью напечатал о том, что тебя простили. Говорил, что ты давно расстрелян, а под твоим именем кто-то другой выступает. Пугал меня, приказывая ни в коем случае сюда не возвращаться, а когда я сказала: “Поеду”, грозил, что их каратели со мной и с Тарасом рассчитаются… И хорошо, что ты через Советское посольство в Бонне письмо мне прислал. Узнала я твой почерк — и никакая сила уже не могла меня там больше задержать.
Чепига шагнул к Оксиюку и с нескрываемой ненавистью крикнул:
— Так вот, оказывается перевертень какой?! Меня здесь к предательству склонял, а там в мертвецы зачислил?
Оксиюк отступил к окну и, засунув руку в карман, сказал резко:
— Не подходи, Профессор, так лучше будет. И вам болтать не надо, — кивнул он в сторону Дзюнки, — а то горе накличите.
— А ты не пугай меня в моей хате! — закричал Чепига.
Переходя на миролюбивый тон и приближаясь к двери, Оксиюк сказал:
— Давай, не задирайся… Не забывай: у меня заграничный паспорт, и никто здесь мне ничего не сделает. Обнюхались, поняли, что дорожки наши разные, и давай разойдемся по-доброму. Так лучше будет. Пока…
Он выскочил во двор и бросился к машине.
Растерянно оглянулся на жену, тещу и сына Тымиш Чепига, скрипнув зубами, проронил:
— Что же это я выпускаю такую гадину?