«Арамис» посвистел, погукал и вдруг ответил мужским голосом. Это было так непривычно, что Симона даже головой помотала.
— Аду, — сказала она, — Аду Шлезингер.
Передача вдруг стала на редкость чистой, было даже слышно, как Ада, стуча каблуками, подходит к фону.
— Что с Пашкой? — закричала Симона, не дожидаясь, пока Ада отзовется первой.
— Улетела, — немного помолчав, спокойно проговорила Ада.
— Как?..
— Подвернулся попутный «муравей», и улетела. Она ведь у нас больше не работает.
— Ты с ума сошла! Неужели нельзя было ее задержать до моего возвращения…
— Буду я такую удерживать! — красивым, чуть грассирующим голосом звонко сказала Ада.
Симона выключила фон.
— Дура, — негромко проговорила она, — дура, смазливая кукла… Ты не знаешь, Митька, когда над вами пройдет трансокеанский?
— В пять пятьдесят, кажется.
— Сбегай к щиту обслуживания, закажи спуск.
Митька сидел на краю взлетной, завернувшись в Симонину куртку и выставив коленки.
— А это обязательно — улетать сегодня? — неожиданно спросил он.
Симона на какой-то миг помедлила — что ответить; но Митькин взгляд был короток — короче протянутой руки, и под этим взглядом Симона снова подумала: как же легко с этим мальчишкой — только говори правду, одну только правду, чтобы потом и в воспоминании нельзя было бы отыскать ни одной крупинки лжи, и она ответила:
— Обязательно.
И вдруг почувствовала, что своим отлетом она отнимала у него последнюю крупинку реального существования его мамы.
И Митька это понял.
— Теть Симона, — сказал он, и голос его непрошенно задрожал, — но ведь могло же, могло быть все как-то по-другому?