Бобрин и Новиков в эти дни стали ближе друг другу. Не понимая грандиозности Октябрьской революции, ее значения для хода мировой истории, они расценили ее “как бунт черни”, восстание против священных устоев нации, то есть собственности, старых законов и установлений.
Новиков подал рапорт (отклоненный командиром) “о переводе в армию, сражающуюся с большевиками и им подобными”… Бобрин не подал такого рапорта: это был не тот случай, какого он ждал. Оставить клипер и сложить голову от пули русского мужика не входило в его расчеты.
“Надо еще подождать”, — решил он, вместе с Новиковым возмущаясь диктаторскими замашками Мамочки,[37] не разрешающего бороться с большевиками. Тут впервые у друзей зародилась мысль, что командир симпатизирует красным.
Он предложил Новикову написать и после его отказа сам написал письмо к адмиралу сэру Элфтону о готовящемся побеге “Ориона”. В случае успеха, а тогда он казался стопроцентным, Стива сразу мог стать заметной фигурой среди довольно безликой массы русских офицеров, прозябавших в английских портах. Зная падкую на сенсации английскую прессу, он уже видел жирные заголовки над статьями о своем “подвиге” и свои портреты на первых страницах “Таймс”.
Позорный провал с письмом был первым страшным ударом для Стивы. Он ждал смерти; будучи на месте командира, он, конечно, не пощадил бы человека, попытавшегося противостоять его воле. Да и Новиков поддерживал мысль о военно-полевом суде. Когда гроза миновала, Стива мгновенно преобразился и, по определению того же Новикова, “выказал ранее скрываемую наглость”.
Появление барона фон Гиллера на клипере оказало очень большое влияние на формирование личности Стивы.
Барон фон Гиллер говорил при каждом удобном случае, что он, Стива, один из тех немногих людей славянского происхождения, которых необходимо привлечь для создания “великого общества”. Бредовые идеи Гиллера Стива воспринимал как откровения пророка. Сам не зная того, он ощупью приходил к тем же выводам; пленный немецкий офицер лишь ускорил этот процесс, избавил от раздумий, вложив в голову Стивы простую и ясную мысль, что люди неравны, есть господа — их немного, и есть рабы — их масса. Рабами, естественно, должны управлять господа, что и делалось испокон веков, но е последние столетия благодаря тлетворному влиянию социальных идей в мире нарушается “гармония”, пришла пора ее восстановить на новом, высшем уровне.
Единственное, с чем Стива не мог согласиться, так это с тем, что главенствующую роль в создании “великого общества” должны играть тевтоны, и сказал об этом Новикову. Артиллерийский офицер внимательно посмотрел на него:
— Если дело так пойдет и дальше, то вы перещеголяете немца. Барон чрезвычайно прямолинеен в своих действиях, питает презрение ко всему, что не соответствует его понятиям, ко всем племенам и расам, кроме арийской; почему-то нас, славян, он считает неарийской, а следовательно, “низшей расой”, и это презрение, переоценка своих данных и недооценка окружающих чуть было не стоили ему головы. И еще он беспредельно нагл; в храбрости ему тоже не откажешь, но наглость- его отличительная черта. И еще, конечно, умен, только ум у него какой-то однобокий, как у всех маньяков. Ведь он даже вас провел и чуть было не использовал в своих целях!
— Когда? Извините!
— Охотно. Если бы вы не напились этого мухомора — “напитка бога Шивы”, то…
— Думаете, я пошел бы на абордаж в бухте Тихой Радости? Ну уж извините!
— И на этот раз извиняю. На абордаж бы он пас не погнал, вы были ему нужны для управления парусами нашего клипера в случае его захвата. Ну как? Я не прав?
— Конечно! Я не мог пойти на явную измену, перейти на сторону пиратов!
— Врете, Стива. Перешли бы, если б знали, что есть шансы очутиться на “Суффольке”. Я наблюдал за вами, когда вы увидели барона на мостике среди англичан. Ну что?
Стива молчал, закусив губу. Как он ненавидел сейчас этого прозорливого пьяницу!
— Ну, не сердитесь, — как-то совсем мягко сказал Новиков, — вы же знаете, какой я циник, мало чего приятного нахожу в жизни, и все-таки относительно вас я кое в чем согласен с Мамочкой. Толстой писал, что нет абсолютно хороших и плохих людей, и вы можете выровняться, если захотите, в этом главное различие между вами и бароном. Тому уж не выровняться.
— Оставьте, Юрий Степанович, этот тон гувернантки.
— Извольте, а посему выпьем…
Стива потянулся, сидя на диване. Он еще никогда не казался себе таким сильным, смелым, удачливым. От его воли зависела судьба экипажа и корабля и его, Стивино, будущее. Он с силой ударил кулаками по пружинящей коже дивана, вскочил и, заложив руки за спину, зашагал по каюте — четыре шага от двери до бортовой стенки и назад к двери. Он репетировал свое первое появление на мостике в роли командира:
ebooksa