Волны захлюпали между сблизившимися бортами.
Катера встали лагом. Матросы на баке и на корме захлестнули на кнехтах концы. Не закрепляли — качало нас вразнобой, да и рядом встали мы ненадолго, только механиками обменяться. Но это было как прикосновение плеча к плечу, а что оно значит, поймешь только в море, когда почти месяц в походе и до берега пока далеко.
Я-то понимал…
Механик двести двадцатого, рыжий техник-лейтенант (я встречал его когда-то в холле офицерской гостиницы в Майами), шагнул к нам на палубу. Помогать ему не требовалось, но матросы, стоявшие рядом, дружелюбно поддержали его под локти.
— Кранец-то закрепи, сорвется! — крикнул кому-то боцман.
Он стоял в люке машинного отделения, тоже смотрел…
Я спустился в радиорубку.
Федор молча выслушал меня, взглянул на часы, расписался в вахтенном журнале. Вынул из нагрудного кармана сигарету, повертел ее в пальцах.
Редко мы теперь вместе: я — на вахте, он — в кубрике, я — в кубрике, он — здесь…
— Досталось?
— Мне? Да он только на дне очухается.
— От боцмана, говорю, досталось?
— Не знал, между прочим, что вы легкий водолаз, — сказал я.
Федор положил сигарету на стол. Вспомнил, что сейчас ему курить нельзя.
Я пододвинул к себе журнал, расписался, что принял вахту. Посмотрел записи.
— С Прайсом, значит, связывались?
— Передали, что имеем повреждение.
— А про пленного?
— Пока нет.
Потом я остался один.