Аврамов поднял руки, требуя тишины. Гул спал, и судья бесстрастно воткнул в толпу счет:
— Один — ноль. — Переждал вопли, добавил безжалостно, зыркнув на Опанасенко: — Кому нужны персональные примочки, а также соболезнования, прошу подойти к вратарю Рутовой. Она пожалеет.
Толмачи усердно перевели. Старики в первых рядах захохотали, разевая беззубые рты: «Валла-билла, ей-бох, сами лючи иест русски игра фуй-бол!»
— Команды готовы? — зычно спросил Аврамов и пронзительно засвистел: — Начали!
Усмехаясь, наблюдал он беспардонную свалку на зеленой поляне — такой стала теперь хитроумная английская игра, — и не было никакой возможности вогнать этот необузданный клубок в какие-нибудь законные рамки.
«Нет худа без добра, — наконец подытожил Аврамов. — Моим — лишняя тренировка в боевых условиях, аулу — масло на душу. В конце концов, за тем и явились — умаслить души, не считая Митцинского. Эх, Быкову рассказать сейчас надобно все, что увидел».
Но Быкова пока не было. Двор Митцинского молчал.
Пробегая прищуренным взглядом ломаные шеренги зрителей-аульчан, почувствовал Аврамов в какой-то момент, как кольнуло его взгляд что-то знакомое. Не мог он пока уловить — где впаялось в память мелькнувшее в толпе лицо и отчего вдруг стала набухать внутри тревога. Для внешнего обозрения являл Аврамов собою саму неподкупаемость, глядел в основном затем, чтобы увечьем в игре не испортить праздник. Бесполезный теперь в людском реве свисток сунул в карман галифе.
Тут придавили Кошкина к земле, держали втроем — уж больно сноровист и увертлив оказался форвард, заколотивший в ворота сборной аула уже два мяча. А мяч тем временем пропихивался босоногою ордою в бешметах сквозь оборону к воротам Рутовой.
Выворачивал вслед за ним шею придавленный Кошкин, косился красным петушьим взглядом, похрипывал, полузадушенный, ждал аврамовского свистка. Аврамов медлил: наблюдал, посмеивался.
И тогда осерчал Кошкин всерьез. Напрягся, напружинил спину, зажал под мышкою лохматую башку джигита, ногами, приемом джиу-джитсу, отшвырнул шагов на пять второго и, изогнувшись, так двинул головой третьего, что осел тот и согнулся пополам.
Увидев это, рванулись на подмогу двое из аульчан, лапая на ходу бедра под поясками. Там — пусто. Распорядились старики перед игрой изъять у всех кинжалы, сложили у своих ног горкою тусклые, обшарпанные ножны. Тот, кто первый поспевал к Кошкину, ткнул с разбегу кулаком, целя в лицо. Кошкин увернулся, ощетинился. И лишь тогда выдернул Аврамов кольт из кобуры, вскинул его. Лопнул выстрел, ввинтился в недобрый людской рев. Загудела, охнула толпа и напряглась. Аврамов улыбался, священнодействовал. Дунул, согнал сочившийся из ствола дымок, уложил оружие на место. Поднял руку, сжал пальцы в кулак, оставив один, торчащий. Затем, все так же лучезарно усмехаясь, с нежнейшей укоризной погрозил им Кошкину, потом джигитам. Поманил молчком к себе. Купаясь в тишине, заставил всех пожать друг другу руки. И под конец поставил точку: достал из галифе кулек конфет и сунул каждому, не принимая возражений, помятую подушечку в зубы, закрепляя перемирие. И оглядел толпу. И подмигнул: ну как? Раскланялся на хохот, обшаривая цепким взглядом разинутые рты, и лица, и папахи, присматривался, выискивал: да где же то, знакомое лицо? И Быков, Быков где?!
На поле вышли два старика, подозвали джигитов. Того, что в Кошкина целил кулаком, выставили из игры, нашли замену. А остальным внушили что-то, и видимо, весомо: игра пошла любо-дорого посмотреть, разве что реверансы теперь друг перед другом не вытанцовывали после тычков и столкновений.
Заколыхались зрители, трещиной раскололо толпу: протискивались к полю Быков и Митцинский.
И здесь увидел вновь Аврамов, как опять мелькнуло в разломе трещины знакомое лицо: заросло бородой, папаха на самые глаза надвинута. Увидел и вспомнил: Хамзат!
Митцинский с Быковым пробрались сквозь толпу. Им уступили место на единственной скамейке. Аврамов пальцем поманил Каюмова. Тот перебрел поле, увертываясь от игроков. Аврамов попросил вполголоса:
— Петр Федотыч, выручи, брат, посуди с десяток минут, мне отлучиться надо. И вот что: пришел Митцинский, как-никак член ревкома, почетный гость. Пусть хоть символически по мячу стукнет, освятит, так сказать, ножкой. Соображаешь, какой волнительный эффект получится? Ну, давай! — смотрел на Каюмова настырно, в упор, подрагивая щекой со шрамом.
— Прошу товарища Митцинского к мячу! — воркующе, заливисто позвал Каюмов, сообразил, что, видно, очень понадобился чекисту этот удар — один символический удар в рабоче-крестьянском состязании. — Попросим, товарищи!
И первым захлопал. Митцинский встал, пошел через все поле к мячу. Аврамов — ему навстречу, поравнялись, обменялись взглядами. Аврамов пробрался сквозь игроков к скамейке с Быковым, сел на траву рядом, опираясь спиной о его сапог, сказал ему что-то на ухо. Митцинский увидел — заныло сердце. Ударил по мячу, вернулся на место, сел рядом с Быковым. Быков молчал, смотрел на поле. Митцинский догадался: Аврамов принес худую весть. Может, напрасно выпустил Быкова со двора? Решаться надо было, раздавить гномика там же, у себя, как хорька в курятнике... что-то он там вынюхал, сердце чуяло: не простым гостем выходил за ворота — камень за пазухой выносил. Рассиропился, поверил посулам... Кому поверил?! Терзался Митцинский, прикидывал: может, сейчас не поздно? В толпе достаточно мюридов, схватить, в бараний рог свернуть всю их глазастую, остроухую компанию, пока толкутся на поле без оружия... взять всех заложниками и уйти в горы, там продолжить дело...
— Осман Алиевич, — вдруг ворохнулся сбоку Быков, — вот такая ситуация лохматая... Аврамов тут сказал мне, что в толпе Хамзат. Что делать будем? Ты хозяин. Решай.
ebooksa