Чекист

Митя думал о Петре, о своем обещании продолжать борьбу, думал о том, как был бы рад Петр, если бы познакомился с Александром, с товарищем Игнатом, с доктором. О, они бы работали сейчас вместе. И Митя с нежностью вспоминал длинноносого, нескладного юношу с чистым и горячим сердцем, своего первого товарища...

24 апреля Александр передал Мите, что необходимо завтра утром пронести на завод листовки — в двенадцать часов начнется общая стачка.

Как и третьего дня, Митя прошел к доктору через узкую дверцу в задней стене. Тимоша и Саша остались ждать неподалеку. Ему открыла докторша, тотчас узнала и, схватив за руку, потащила за собой по коридору. В кладовке на полу были разложены пачки листовок, среди них на низенькой скамеечке сидел доктор и, сопя, складывал, завертывал, перевязывал.

— Вот смотри, кто явился!

— А-а, — улыбнулся доктор, — Медведев-младший, искатель революционеров! Вот тебе твоя порция. Скажи ребятам, чтоб не просто бросали, а клали в инструментальные ящики, на верстаки, станки, в шкафчики. И когда все забазанят... когда все начнут собираться, — поправился он, покосившись на докторшу, — оставшиеся листовки пусть разбросают над головами.

Докторша покачала головой, потянула его за ухо и погрозила пальцем. Доктор поднял руки:

— За «базанят» плачу штраф!

Запирая за Митей дверь, докторша строго наказала:

— Назад идите другим путем, лучше вдоль железной дороги. — И весело сверкнула глазами. — Счастливо!

Митя слышал, как она, напевая, побежала по коридору.

Все, все в этом доме было не похоже на глухое подполье, на угрюмую аскетичность Рахметова. И он чувствовал, что эти люди не играют в веселье, им действительно просто и радостно так жить. Что-то очень светлое излучал докторский домик.

Пока Митя шел с листовками к ребятам, у него возникла замечательная идея — самому завтра проникнуть на завод, самому увидеть, как делается забастовка. Обидно было оставаться простым «почтальоном».

Тимоша немедленно загорелся и предложил Мите ночью перелезть через стену ограды, до утра разложить листовки и спрятаться в укромном уголке, в тоннеле под выбивными решетками. Но Саша подумал и коротко сказал:

— Нет. Переоденься. Возьми пятак. Жди меня у гостиницы Кучкина в шесть утра.

Рано утром, переодевшись на чердаке за кадкой, Митя отправился на завод.

Как часто слушал Митя утреннюю песню своего просыпающегося городка. В свежем звонком воздухе перекличку петухов, через заборы спрашивающих друг у друга, который час. Рожок пастуха и хлопанье бича. Потом вливающиеся в эти деревенские звуки бодрые, приветливые голоса людей, спешащих на завод. И, наконец, покрывающий все трубный, призывный, железный голос завода, на который еще в прошлом столетии из окрестных глухих деревень собирались лапотники и бородачи на заработки. С этим гудком родился поселок, стал городком, с ним начинался каждый будний день нескольких поколений жителей Бежицы, по гудку в домах пускали маятники стенных часов, а когда в необычное время трубил завод, знали — это тревога, это стачка, это схватка за право на жизнь. Сегодня гудок впервые звал Митю...

Он подошел к поджидавшим его друзьям.

— Иди смело, — поучал его Саша. — В проходной висят кассы, я брошу туда свой пропуск, ты — пятак. Брось посильней, чтоб звякнул. А там все будет в порядке.

Сначала Митя волновался. Показалась проходная, одновременно подошли еще несколько рабочих. Среди них был широкоплечий гигант, известный всей Бежице слесарь Басок.

Летом и зимой ворот его рубахи был расстегнут, большая, красивая голова с льняными волосами вечно без шапки. Ходил он по улицам Бежицы широко, по-хозяйски, и никого не боялся. Еще года три назад Басок был самым ярым озорником в городе. Вокруг него вечно вертелась куча мальчишек, преданных ему по-собачьи. Когда-то среди этой компании недели две был и Митя. Но отец узнал, выпорол его и запретил якшаться с ними. А Басок и его гвардия гремели в Бежице. То они явятся на чью-нибудь свадьбу, и тут уж угощай их, гармонист играй для них — час или полтора вся свадьба вокруг них пляшет. То он окажется на каком-нибудь благородном вечере, устроенном чиновничьей шатией, и во время томного вальса выйдет на середину зала с бутылкой водки, тут же одним духом выпьет ее среди дрожащих от страха девиц и чиновников, пройдется вприсядку через весь зал и исчезнет.