— Доктор, мне нужно видеть раненого таксиста!
Его губы непримиримо сомкнулись.
— Это невозможно! Носков в крайне тяжелом состоянии.
— Жить будет?
Он помедлил с ответом.
— Трудно сказать. Потеряно много крови…
Я корректно, но настойчиво оттеснял Сеглиня в коридор, пока входная дверь не захлопнулась за моей спиной.
— Доктор, вы должны понять, этот разговор нам очень важен. Носков — единственный, кто видел преступника в лицо.
Сеглинь покачал головой:
— Боюсь, ваше посещение взволнует больного. Может быть, завтра?
— Доктор, дорога каждая минута! Преступник на свободе, кто знает, каких бед он может натворить…
— Хорошо! — наконец решился он. — В порядке исключения даю вам две минуты. Наденьте халат, я вас провожу.
Раненый лежал в одиночной палате, окруженный сложной аппаратурой из стекла и никеля. Он дышал тяжело и прерывисто, на лбу серебрились мелкие бисеринки пота. Врач промокнул его лоб марлей, сказал негромко:
— Миша, к вам товарищ из милиции. Вы сможете говорить?
Носков с усилием открыл глаза, в них застыла неутолимая боль.
— Спрашивайте, — едва слышно прошептал он.
Я понял, какого труда стоит ему каждое слово, и растерялся, забыв заготовленные вопросы. И тогда он начал рассказывать сам. Шептал он быстро, бессвязно, спотыкаясь на трудных буквосочетаниях. Ему, видимо, необходимо было выплеснуть наболевшее, освободиться от навязчивых образов, засевших в воспаленном мозгу.
— Я чинил машину… поломался рядом с домом… а этот, в плаще… приставал к девушке… замахивался… Пьяный такой… злобный… Я хотел помочь… пошел к ним… Они ссорились… он ее обвинял в измене… Потом… потом… они убежали… Я хотел его… в милицию… вытащил из кустов… И тогда… тогда… он…
Лицо раненого исказила мучительная гримаса, он застонал, заскрипел зубами, заново переживая случившееся. Сеглинь встревоженно приподнялся, движением бровей указал на часы.
Я заторопился.