— Скажите, Миша, вы этого парня встречали раньше?
— Нет… кажется, нет…
— Может, запомнили его лицо? Ведь вы шофер, у вас должен быть цепкий глаз. Что вам запомнилось в его внешности?
Он ответил сразу, видно, лицо преступника навечно отпечаталось в его памяти:
— Баки на щеках… И глаза… Холодные, острые… как буравчики…
Михаил сцепил зубы, подавляя готовый вырваться стон. Сеглинь поднялся, сказал сердито:
— Все! На сегодня хватит!
— Последний вопрос, доктор! Миша, быть может, во время ссоры было названо какое-то имя. Вспомните…
Носков закрыл глаза, и было не понять: то ли он снова впал в забытье, то ли обдумывал мой вопрос.
Между тем Сеглинь тормошил меня:
— Идемте, идемте, ему нужно отдохнуть.
Я медлил. Я все еще надеялся получить ответ на очень важный вопрос и клял себя за то, что задал его так поздно. Врач вежливо, но твердо взял меня за руку и повлек к выходу. У дверей я оглянулся: Михаил слабо шевелил пальцами, как бы подзывая к себе. Я вернулся почти бегом.
— Вспомнили?
— Девчонка повторяла: «Не надо, не надо…» Имя называла… — Тонкая морщинка пролегла на гладком юношеском лбу. — Не помню… забыл…
Я легонько пожал вялую ладонь.
— Припомни, Миша, это очень важно. Вспомнишь, скажи доктору, я ему оставлю свой телефон. Счастливо, Миша, выздоравливай!
Он обхватил мою руку холодными негнущимися пальцами, прошептал:
— Увидите маму… передайте… пусть не волнуется… И Алле… ей нельзя… скоро маленький будет… А я… я… выбак… выкаб… выкарабкаюсь…
Наша работа не для слабонервных, но к подобным сценам иммунитета у меня еще не выработалось. Да и вряд ли это когда-нибудь случится. Сострадание к страданию, злость против зла. Если нет в душе этих чувств, трудно, даже невозможно работать в милиции…
2