Громко насвистывая, Алик вылез из мешка и начал обуваться.
Когда он вернулся с речки, горели примусы. Пахло резиновым клеем: Юрочка латал дыру на плече гидрокостюма. Лев стоял возле аптечки, мазал зеленкой руку.
— А так участок неплохой, — говорил Игорь. — Он мне чем-то напомнил «Оранжевую». Скажи, Лев? После девяносто третьей точки «гидры» можно снимать. Сухо, как на Пушкинской.
Они поднялись в зал. Лес сталагмитов и конус глыбового навала посредине. Сняли гидрокостюмы. Пока Алик обходил стены, меряя трещины, Надя взобралась на глыбы. Зажужжал психрометр.
— Ой, какие здесь натеки! — крикнула она. — Сиреневые, гляньте!
Она сбежала вниз.
— Мертвая красота, — сказал Алик. — Эти ваши сталагмиты напоминают мне кости.
— А вам не странно, что мы до сих пор на «вы»? — спросила она. — А мне почему-то нравится, когда люди на «вы». Так хорошо и грустно вспоминать, когда мы с Игорехой были на «вы» и здоровались за руку. А почему? — спросила она вдруг и удивленно посмотрела на Алика.
Дальше был просторный сухой коридор. Под ногами мягкая, как зола, пыль. Темные отвесные стены — как стены домов. Потолка не видно — это небо там, вверху, черное, беззвездное небо. Это город. Ночной средневековый город. И они идут вдвоем, она и он. Она примолкла и крепко держится за его руку. А потом вскрикивает и прижимается. Выступив из темной ниши, стоит, загородив дорогу, стражник, в латах. Расставленные суставчатые ноги, опущенное забрало с запотевшей от дыхания решеткой, выпуклая двустворчатая грудь... Огромный железный кузнечик, опирающийся на копье. Надя тяжело дышит. Алик гладит одной рукой ее мягкие волосы, а другую опускает на ручку меча. Скрипит железо. Стражник поднимает меч, тускло взблескивает под фонарем лезвие. Алик отодвигает Надю; раскинув руки, она прижимается спиной к гранитным валунам стены...
И вдруг быстро, обдав лицо холодным ветром, все рушилось. Через два-три дня все это кончится, Останутся воспоминания. Останутся ее сожмуренные в смехе глаза, ее рука в его, когда он помогает Наде слезать с уступа, запах шалфея с освещенных низким солнцем откосов шоссе — длинными вечерами, под тиканье часов, и утром, когда бреешься и смотришь на свое мятое, опухшее лицо в резком свете... И будут иногда встречаться: «Ну, как жизнь?» — «Да так, понемногу», — будут стареть...
— Ну, как дела? — крикнула Надя.
Он слышал, как она идет к нему. Сейчас он увидит ее лицо, и она улыбнется. И тогда это все пройдет. Он знал: будут только ее глаза и ничего больше.
— Смотрите, — сказала Надя.
Они возвращались в лагерь, шли по одному из описанных вчера озер. В стене, чуть выше воды, чернело отверстие. Надя, нагнувшись, светила туда.
— Ход как будто. Посмотрим, да?
Она легла в воду и поползла в отверстие. Алик пополз за ней. Ход шел вверх. Это была сухая щель с щебенкой. Алик не видел, что впереди, видел только подошвы Надиного гидрокостюма. Щебенка громко шуршала, от пыли першило в горле, в голове шумело и стучало.
Ноги Нади перестали двигаться, и в лицо Алику сверкнул сквозь пыль свет.
— Подползите ко мне.
Она прижалась к стене, и он подполз. Лицо ее блестело.
— Смотрите.
ebooksa